Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Вовлечение в газетную полемику о футуристах знаменитого итальянского психиатра придало ей неожиданную остроту и разожгло дополнительный интерес у читающей публики. Стоило кому-нибудь из команды Давида Бурлюка произнести какую-нибудь фразу из «Пощёчины» (а чаще всего звучало: «Только мы – лицо нашеговремени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве»), как тут же извлекалось высказывание Чезаре Ломброзо:

«… отличительная особенность подобного субъекта – его преувеличенное мнение о себе, о своих достоинствах».

Стоило футуристу выкрикнуть со сцены: «Мы презираем славу, нам известны чувства, не жившие до нас!», как газеты вновь цитировали книгу «Гениальность и помешательство», в которой говорилось, что существует…

«… совершенно особый тип индивидов, на которых впервые указал Маудели под именем «людей с темпераментом помешанных», и которых потом Морель, Легранд Ле Соль и Шюле назвали «страдающими наследственным неврозом», Валлийский и другие – психопатами, а Раджи – невропатами».

Призыву будетлян-гилейцев «Мы приказываемчтить правапоэтов!» тут же противопоставлялась слова Ломброзо:

«… поэзией занимаются преимущественно сумасшедшие».

Газетный «обстрел» футуристических позиций усиливался с каждым новым выступлением команды Давида Бурлюка. Но рвавшиеся стать «лицом Времени» гилейцы ни на какие упрёки внимания не обращали и раздачу «пощёчин» продолжали.

А теперь – об одной неточности в автобиографических заметках Маяковского. В них говорится, что «Пощёчина» была создана, когда «будетляне» вернулись с юга России. Но это не так – поездка в Чернянку произошла после выпуска манифеста. Именно тогда – в самом конце 1912 года – Давид Бурлюк и пригласил Маяковского в Таврическую губернию. В «Я сам» об этом сказано так:

«На Рождество завёз к себе в Новую Маячку».

В редакторских примечаниях к книге Василия Абгаровича Катаняна «Хроника жизни и деятельности Маяковского» говорится:

«Эти сведения не совсем точны… Семья Бурлюков проживала не в Маячке, где находилась почта, а в 10–11 километрах от неё – в селе Чернянка Нижне-Днепровского уезда Таврической губернии (ныне Каховского района Херсонской области), где находилась главная усадьба и контора Чернодолинского заповедного имения графа А.А.Мордвинова».

Маяковский почему-то предпочёл одно название другому. Почему? Кто знает, может быть, слово «Маячка» просто понравилось ему из-за созвучности с его фамилией?

У собравшихся в селе Чернянка Бурлюков и их гостей свободного времени было предостаточно, и Мария Никифоровна принялась учить своего мужа пению. Вот что, по её словам, за этим последовало:

«Увидев успехи Давида Давидовича, Маяковский скоро и сам басом изъявил желание пройти со мной несколько романсов, но у моего нового ученика абсолютно не было музыкального слуха, а одолеть ритмическую работу упорным трудом у Владимира Владимировича не было охоты.

Всё же оказалось, что он знает несколько тактов песни Варяжского гостя из оперы «Садко», начинающейся словами «О скалы грозные дробятся с рёвом волны». Теперь каждый вечер я с Владимиром Владимировичем разучивала эту арию и в конце концов добилась того, что он был в состоянии её исполнить, не диссонируя, не расходясь с аккомпанементом.

Маяковский пел с увлечением, не утомляясь мелодией. У него было что-то вроде бас-профундо, и в арии этой он выдерживать умел все паузы, показывая красоту и силу звука, рождённые молодым богатырством».

В Чернянке гостил тогда и студент Петербургского Технологического института Антон Александрович Безваль, которого Бенедикт Лившиц представил так:

«… милый юноша, сын старой приятельницы Людмилы Иосифовны, впоследствии женившийся на Надежде Бурлюк».

Людмила Иосифовна – это мать Давида Бурлюка, Надежда – его сестра.

Продолжим представление Антона Безваля:

«Он… сделался потом главным устроителем наших выступлений в Петербурге и Москве, всей душой разделяя наши успехи и неудачи, но в то же время неизменно оставаясь в тени».

Сам же Безваль в своих воспоминаниях писал:

«Во время святок был устроен домашний театр. Играли "Женитьбу "Гоголя».

Как и год назад, постановщиком спектакля был Давид Бурлюк.

Антон Безваль:

«Маяковский играл Яичницу. Подложил громадную подушку, реплики подавал зычным голосом. Правда, текст знал плохо, я суфлировал. Но Яичница получился занятный и вызвал шумные одобрения зрителей».

О своём пребывании в Чернянке Маяковский (в «Я сам») написал:

«Привёз „Порт“ и другое».

«Порт» – это всего два четверостишья. Вот они:

«Простыни вод под брюхом были.

Их рвал на волны белый зуб.

Был вой трубы, как будто лили

любовь и похоть медью труб.

Прижались лодки в люльках входов

к сосцам железных матерей.

В ушах оглохших пароходов

горели серьги якорей».

Порт – это стоянка судов, место самое что ни на есть обыкновенное. Маяковский описал его неожиданно красочно, придумал свежие образы. Вот только зачем они? Что хотел сказать поэт этой чарующей красотой? Или восемью строчками его поэтическое вдохновение заканчивалось?

Ещё в «Я сам» сказано:

«Из Маячки вернулись. Если с неотчётливыми взглядами, то с отточенными темпераментами».

Вернувшийся из Чернянки Давид Бурлюк, не взирая на подмеченную Маяковским «неотчётливость взглядов», вступил (вместе с Казимиром Малевичем и Владимиром Татлиным) в петербургское общество «Союз молодёжи». Это было первое петербургское объединение художников-экспериментаторов, которое начали называть «русским авангардом».

Примерно в это же самое время (12 января 1913 года) московский генерал-губернатор Владимир Фёдорович Джунковский получил новое назначение и переехал в Санкт-Петербург. Он стал товарищем (заместителем) министра внутренних дел и командиром Отдельного корпуса жандармов. Назначавшие его на эту важную правительственную должность надеялись, что он наведёт в стране общественное спокойствие.

А «будетляне», отточившие в Чернянке свои темпераменты, вновь решили возмутить всеобщий общественный покой. В феврале 1913 года в Петербурге вышел второй альманах «Садок судей» с новым коллективным манифестом:

«Мы выдвинули впервые новые принципы творчества, кои нам ясны в следующем порядке:

1. Мы перестали рассматривать словопостроение и словопроизношение по грамматическим правилам, став видеть в буквах лишь направляющие речи.Мы расшатали синтаксис.