Александр Житинский - Виктор Цой

Ясли и детские сады тогда были только государственными (муниципальными, как нынче говорят). Попасть в них, как и сейчас, было непросто, хотя условия, в которых находились там дети, были часто не лучшими. Как и везде, все зависело от персонала. Если воспитательницы и нянечки были сердобольными людьми, малышам жилось сносно, в противном случае ясли и детсады превращались в ежедневную пытку.

Витя Цой от рождения был спокойным и тихим мальчиком, здесь он унаследовал характер отца – неразговорчивого, незаметного, углубленного в себя. Но детские учреждения мальчик переносил плохо, поэтому раннее детство выдалось не слишком радостным. Несмотря на материнскую любовь и ласку (отец был в этом смысле сдержан), Витя большую часть времени проводил в ненавистных яслях, где плакал, а посему не пользовался любовью нянечек – непрерывно плачущих детей не жалуют. «Ну чего тебе надо? Какого еще рожна?» Ребенок был признан трудным, неконтактным, попытки как-то переломить его характер оказались тщетными.

Мне кажется, что в самом раннем возрасте происходит негласное определение отношений с миром на всю оставшуюся жизнь. Эти отношения могут быть дружественными, враждебными или же нейтральными. Последнее означает, что ты миру как бы не нужен, ты лишний, отшельник, неприкаянный. У Цоя, по всей видимости, с детства сложились именно такие отношения с миром, об этом свидетельствуют почти все его ранние песни. Он не терпел принуждения, но при этом не протестовал громко, не бился за свои права, а по возможности уклонялся от навязываемого ему способа жизни, занятий или установок. Он предпочитал выбирать сам.

При этом о враждебности не было и речи. Все, кто знал Цоя, отмечают его мягкость и доброжелательность. Он не был колюч, а если его слишком уж доставали, просто замыкался в себе.

Таких людей невозможно сломать, ибо они живут согласно древней восточной притче о сосне и вишне.

«Посмотрите на сосну, говорит мудрец. У нее мощные толстые ветви, они выдерживают тяжесть снега, не гнутся. Но если снега навалило слишком много, ветвь ломается.

А взгляните на вишню. Ее тонкие ветви гнутся под тяжестью снега, клонятся к земле – и она, наконец, стряхивает снег с себя, и ветви снова выпрямляются, несломленные».

На этих принципах, развитых в философию, построены все системы восточных единоборств, которыми, кстати, так увлекался Виктор Цой в молодости. Не сила на силу, а внешняя податливость в ответ на силу, чтобы обвести ее вокруг пальца.

В детский сад его перевели, как и положено, трех лет, в 1965 году.

В скором времени появляется и первое свидетельство о художественных способностях ребенка. Воспитательница детского сада замечает, что он любит рисовать и рисует хорошо, значительно лучше сверстников. В дальнейшем то же самое отмечали и школьные учителя, поэтому мама Цоя отдала сына в художественную школу.

Уже в детском саду и выясняется, что Витя Цой человек настроения – если ему не хочется рисовать, то его не заставишь. Но он очень нравится родителям других детей своим спокойствием и немногословностью, поэтому его часто приглашают на дни рождения или просто в гости.

Витя ходит туда один, даже мать его не сопровождает. Вероятно, все приятели и приятельницы жили неподалеку. (Этот факт, кстати, показывает, насколько беспечно мы все относились к безопасности, потому что практически ничего не знали о маньяках, похитителях детей, педофилах. Мне говорят, что не было гласности и свободы слова, тогда, мол, эти факты умалчивались. Теперь мы знаем о них, но разве это увеличило нашу безопасность? Нет, увеличилась лишь подозрительность.)

Валентина Цой (из интервью автору, 2007):

«Витю очень любили приглашать в гости родители других детей, потому что он был спокойный, уравновешенный и умный. Но как-то был случай. Он мне говорит: мама, я пойду к Коле (это еще период детского садика был). Я говорю: иди. Потому что обычно в десять вечера он всегда был дома. А тут одиннадцать, двенадцать – его нет. Ребенок-то маленький! А я даже не спросила, где этот Коля живет! И тут меня стало трясти! Я выбежала на улицу, куда идти – не знаю. А он ко мне как-то со спины подошел и говорит: „Мама…“ И я ударила его по лицу. Уж очень неожиданно он ко мне подошел, если б издалека я его увидела, может, успела бы остыть. Ой, думаю, что ж я наделала! Он заплакал. Но пока мы с ним на четвертый этаж поднимались, успели помириться, я у него прощения попросила».

С тех пор она ни разу не ударила сына.

Вообще, Валентина Васильевна рано поняла, что с сыном нельзя разговаривать на повышенных тонах – он не терпел крика, сразу замыкался в себе. И она, будучи женщиной эмоциональной, взрывной, активной, сдерживала себя и говорила с ним тихо и спокойно. Она полагает, что именно этим объясняется отмечаемая многими черта Цоя – спокойствие.

Раннее детство Виктора пришлось на время социальной бодрости, если можно так выразиться. За прошедшие после тяжелейшей войны пятнадцать лет страна не только залечила, в основном, ее раны и восстановила хозяйство, но и сделала попытку освободиться от культа личности и связанных с ним репрессий. От культа освободиться удалось. Уровень репрессий удалось лишь снизить.

По-прежнему маленький гражданин, подрастающий в нашем государстве, с пеленок впитывал некие негласные табу, которые в дальнейшем сопровождали его во взрослой жизни.

Нельзя было читать и хранить литературу, порочащую советскую власть, коммунистическую партию и ее вождей.

Нельзя было слушать «вражеские голоса», то есть радиостанции, вещавшие на русском языке из-за рубежа и рассказывавшие «правду» о положении в стране. Эта «правда» тоже была с перекосом в сторону негативных явлений. «Голоса» подавлялись так называемыми «глушилками» – радиостанциями, передававшими в эфир шум на тех же частотах. Это был непрерывный, отталкивающий, невыносимый вой. Нельзя было без ведома властей – как советских, так и партийных – создавать никакие организации, группы, кружки и союзы.

Нельзя было торговать со своею выгодой купленным в государственном магазине. Это называлось «спекуляция». Спекулянтов не любили, они, по общему мнению, наживались неправедно. Тогда как нынче это вполне законный «бизнес».

Продажа вещей, купленных или выменянных у иностранцев, называлась «фарцовкой» и тоже преследовалась. А скупка и продажа иностранной валюты преследовались с особой жестокостью. Как раз в том году, когда родился Цой, были осуждены и расстреляны трое «валютчиков» – советских граждан, которые путем денежного обмена сколотили себе неплохие состояния. Теперь этим занимаются все банки, но частным лицам зарабатывать валютными операциями по-прежнему нельзя.