Александр Житинский - Виктор Цой

…В нем всегда было внутреннее достоинство. Вообще я считаю, что многие выдающиеся рок-музыканты являются проводниками между людьми и Богом, каких-то идей Бога, и в жизни могут быть абсолютно косноязычны (это как раз Вити не касается, он и в жизни был очень интересный человек), но многие из них в обыденной жизни молчаливы и неинтересны, а в творчестве – гениальные стихи, такой messаge, в каждом слове – бесконечность. Что касается Витьки, то, мне кажется, он тоже какими-то другими категориями мыслил. Я вот не припомню каких-то особо интересных бесед, ему и интервью давать было немного неловко. Это уж его потом Наташа разговорила. Но так или иначе, там, мне кажется, совсем другой характер мышления был.

Это была такая околосайгоновская, околорокклубовская тусовка. Девушек у нас было немного. Я уже хорошо была знакома с Костей и с „Алисой“, но на момент знакомства с Витей я даже не уверена, что я была знакома с творчеством группы „Кино“. Мы познакомились в мастерской Андрюши Медведева, там Тимур был – даже не помню как. То ли Юра Каспарян нас познакомил – ну как-то одновременно все произошло. И творчество его меня как-то не особо волновало на тот момент. Молодые, энергичные, симпатичные ребята, мы весело проводили время, а песни – они существовали где-то рядом. Я помню, что помогала организовывать какие-то квартирные концерты, чтобы хоть какую-то денежку собрать. Приглашала своих однокурсников, ребят из института. Сашке Башлачеву устраивала, Витьке – у себя там, в Кировском районе. Небольшие квартиры, рубли какие-то – никакой он звездой не был.

Я никогда не была великим организатором квартирников. Откуда-то все это возникало. Вот хорошо помню, что квартирники Саши Башлачева проходили в однокомнатной квартире, где он и жил и где, собственно, и закончил жизнь. Помню квартирники Цоя и Кинчева, но хозяева этих квартир были мне не знакомы. Помню только, как собирала ребят в институте и говорила: тут такой парень, он так классно поет, вы не пожалеете! А Витька тогда еще пел мимо нот через песню, и мне с недоумением отдавали этот рубль и никто из пришедших, я помню, ни разу меня не благодарил за эти концерты.

Многие были уверены, что и музыки там нет никакой! А то, что Каспарян прекрасный гитарист, один из лучших, вообще заметили многие годы спустя. А это человек с абсолютным слухом и музыкальным образованием. Он играл на скрипке и виолончели. Но тем не менее относиться к „Кино“ как к чисто музыкальному явлению тоже бессмысленно.

Бывает, что человек лажает просто от неуверенности. Но в тот, ранний период, быть может, Витя еще сам не понимал, что он есть на самом деле.

Встречались в „Сайгоне“, выпивали по чашечке кофе. Ведь практически не было мест, где можно было собираться. В „Сайгоне“ долго не посидишь, да и негде – там стоя все. Да и мы немножечко были в стороне от „сайгоновской“ тусовки, там все же люди постарше были. Но чисто географически место было очень удобное. Туда приходили после работы, учебы, потом обычно шли в мастерскую к Андрюше Медведеву на Загородный. У него все основное и происходило. В его мастерской и сейчас все осталось так, как было тогда – Витькины рисунки, мебель стоит так же, как и тогда, когда мы приходили туда пить красное вино.

Меня вообще поражает, как много после смерти Вити было информации от людей, мягко говоря, Вите неблизких, и как вежливо промолчали люди, действительно хорошо его знавшие, но в шумихе принципиально не участвующие.

Мы с Витей познакомились как раз тогда, когда он расстался с Рыбиным, поэтому какие-то негативные нотки в разговорах я ловила, но знакома с Рыбиным не была.

Вообще песни Цоя – это некий феномен. Они нравятся людям абсолютно всех возрастов. Моя дочка, когда ей было пять лет, какие-то компании на даче, которые приходили слушать песни Цоя, – все эти годы интерес к его песням ни разу не затухал. Существует двадцатилетний цикл восприятия, такие волны интереса, но к Цою этот интерес был постоянно.

Мы с Витей так легко и несерьезно относились ко всему… Ему вообще это было свойственно. Он был в самом хорошем смысле несерьезным человеком. И вот эта его легкость и привлекала всех. Это тоже определенный талант. А Рашид тоже человек очень своеобычный. Он не такой ортодоксальный режиссер. Кино было абсолютно новаторским во всех смыслах, и в подходе тоже. Мало того, что не снималось какого-то огромного количества дублей – максимум два, а вообще обычно все делалось на едином дыхании. Мало того, не было задачи вжиться в роль, скорее роль сама прогибалась под нас, то есть мы проживали какую-то историю совершенно естественно для себя, а из этого рождалось кино. Безусловно, доминирующим был Витя, и все строилось вокруг него, актерски самым интересным был, конечно, Петя Мамонов, а моя роль сводилась к минимуму. Мне изначально было неловко, я очень стеснялась, и единственная моя задача была не испортить всю малину, никого не подвести. Я не собиралась себя как-то по-актерски проявлять. Мы весело эту историю прожили, а Рашид ее запечатлел.

А про то, как все происходило в Аральске, можно вообще отдельную книгу писать, потому что это вообще другая реальность. Мы долго-долго ехали на поезде из Алма-Аты и приехали в центр какой-то пустоты. Аральск раньше был городом на море, а потом море ушло, а корабли остались стоять в песках. Никто и не подумал, что их можно куда-то убрать. Эти остовы кораблей посреди пустыни – это так влияет на мозг. Как Зона какая-то! И этот вымирающий город, люди – корявые, мутирующие, полное отсутствие занятости, потому что там был рыбоперерабатывающий завод, а когда море ушло, рыбу туда доставляли с Дальнего Востока, чтобы людей хоть как-то занять, и они делали консервы.

В степи там можно увидеть невероятной красоты космические пейзажи. Эти красные закаты, пустыня, поросшая темно-красной травой, эти перекати-поле… В „Игле“ все это можно видеть, но это так на самом деле и есть. И никого вокруг! Деревня, в которой проходили съемки – это бывший рыбацкий поселок, там сейчас живут два человека: старик и старуха. Порознь живут. А деревенька вся состоит из глинобитных землянок. И ничего вокруг. Раз в году им привозят какую-то муку. Еще у них есть верблюжье молоко, потому что я там видела несколько верблюдов. Они делают лепешки и пьют чай с верблюжьим молоком. Это вся их еда. По-русски они, конечно, не говорят, да и по-казахски почти не говорят – не с кем. Мы там несколько ночей провели в такой землянке, в спальниках, свернувшись калачиком. И вот это ощущение покинутости, заброшенности, оно реально срывает башню.

А остальное снимали в Алма-Ате, в квартире, арендованной для съемок.

Алма-Ата – очень красивый город, гостеприимный. Я там встретила чудесных людей, да и наша съемочная группа жила одной командой, одной семьей. Мы много общались с местными людьми, Рашид нас много куда возил: и в горах мы были, на Чимбулак залезали, куда-то еще ездили – сейчас не припомню. Рашид наш досуг так продумывал, что мы все время были заняты, не сидели дома.