Михаил Гершензон - Избранное. Молодая Россия

На, вот тебе чарка! да к черту ступай,
И дьявольских сказок нам больше не бай!
Красавица-девица! арфу настрой,
Балладу, романс, или песню пропой.

Тра ла ла ла ла ла…
Я знаю балладу из новых времен,
Как с войском Дон Педро вошел в Лиссабон.

Ты спой нам балладу, где слезы и кровь,
И смерть, и война, и девицы любовь,
Где русский дерется до смерти за честь,
Свершив над тираном священную месть.

Я вовсе не знаю баллады такой,
Довольно вам будет и песни простой.

Как цветочек, отягченный
Утренней росой,
Вся в слезах, склонив головку,
Девушка идет.

«Душенька, мне сердце рвется,
Глядя на тебя!
Раздели со мною горе!
Друг несчастным я!

Под стенами Сантарема
Мой сердечный пал:
Он, как лев, за честь Марии
До конца стоял.
На широком поле битвы
Огонек горит,
На широком поле битвы
Рыцарь мой лежит.
Капуцин пришел с дарами.
«О, святой отец!
Разреши мне душу! близок,
Близок мой конец!
И последнему моленью
Воина внемли:
Обо мне на Русь святую
Весточку пошли!
Там сидит моя невеста,
Ждет в слезах меня.
О, святой отец! скажи ей,
Как скончался я!
Ты скажи, что я до гроба
Милую любил,
Умер с верой, и за вольность
Душу положил».

Певица в раздумье склонилась челом,
И бросила арфу, и – слезы ручьем.

Красавица-радость!
Что сталось с тобой?
Как можно заплакать от песни пустой?

На широком поле битвы
Огонек горит,
На широком поле битвы
Рыцарь мой лежит…

И снова в раздумье замолкла краса,
И белым платочком закрыла глаза.

Красотка-душа! ты не плачь, не тужи!
А лучше нам горе свое расскажи.

Он спит на полях, Каталонских полях,
Два камня седые да крест в головах.
Я птичкой у матушки в доме жила,
Невинна, резва и тщеславна была.
Он увидел меня – он мне сердце отдал —
И несчастный! – любви за любовь ожидал.
Он бедный художник, поэт молодой,
А я родилася большой госпожой.
Он в раздумье гулял под окошком моим —
Я, глядя с балкона, смеялась на ним.
Он презренья не снес – он был нежен душой —
И покинул наш город, и бросился в бой,
Где рать собиралась Испании всей,
Где «вольность!» кричали при звуке мечей.
Прощаясь, он руки ко мне простирал,
И долго слезами порог обливал…
Я смеялась – стояла с другим у окна,
Равнодушна, как мрамор, как лед холодна.
Он пал на полях, Каталонских полях,
Два камня седые да крест в головах.
Он письмо пред кончиной ко мне написал,
И слезное мне ожерелье послал.

«Души моей царица! Ожерелье
Вам посылает ваш певец младой.
Быть может, вам на брачное веселье
Поспеет мой подарок дорогой.
Не правда ль? Жемчугу богатое собранье?
Смотрите: крупно каждое зерно,
И каждое зерно – слеза, воспоминанье,
И куплено слезой кровавою оно.
Не плавал я среди морей опасных,
Не в пропастях сокровищ вам искал,
Не звонким золотом червонцев ясных
Вам ожерелье покупал:
Из сердца глубины, при светоча сияньи,
С слезами песнь моя лилась в полночный час
– Из этих песен, слез, живых воспоминаний
Я ожерелье набирал для вас.
Как должную вам дань, с улыбкою небрежной,
Примите эту нить стихов и слез моих:
Так боги в небесах приемлют безмятежно
Куренье и мольбы от алтарей земных».

Красавица дальше не в силах читать,
И начала плакать и тяжко вздыхать.
Но гости не требуют вздохов пустых:
Им надобно песен, видений живых.
И нехотя арфу певица берет,
И песню об нежной графине поет:

В Течене, в лесах Богемских,
Замок на скале стоит,
И под ним спокойно Эльба
Воды светлые струит.
Там графиня молодая,
И уныла, и бледна,
К небу очи подымая,
На скале стоит одна…
«Егерь, егерь мой прекрасный!
Посмотри: на небесах
Высоко уж месяц ясный,
Тихо в замке и в садах.
На террасу удалимся!
Там, в беседке, при луне,
Насладимся, насладимся,
Мы любовью в тишине!»

Ах, Эльвира! вы – графиня!
Кто же я! Вассал простой!
И любовь моя погубит
Драгоценный ваш покой.
Недоступный над долиной
Замок графский вознесен;
Недоступною судьбиной
Я с Эльвирой разлучен.

Пусть мой замок превышает
Башни дольных городов!
Все препоны побеждает
Всемогущая любовь!
А когда, в бореньи с миром,
Ей победа изменит,
Как Колумб, она из мира
Обветшалого летит,
И под грозным ураганом,
Смелый пробивая след,
За могильным океаном
Новый открывает свет…

А вот одинока графиня сидит,
В раздумье, в тоске про себя говорит:

Для графа и для егеря одно
Сияет солнце над Богемскими скалами;
Для графа и для егеря равно
Струится Эльба меж зелеными лугами.
Святая Дева! чем виновна я,
Что краше он и телом, и душою,
Чем все бароны, графы и князья
С их титлами, с их пышностью златою?
Как пышно локоны его густые
Виются над возвышенным челом!
И как он мил в зеленом казакине
С своим ружьем двуствольным за плечом!
Печальный жребий свой давно я знаю,
Забыть его во веки не могу;
Разбить приличий цепи не дерзаю,
И смерти я с покорностию жду
Чье сердце строгие законы света
Железной раздробят рукой,
Тот лишь в прохладной ночи гроба
Найдет целительный покой.
К чему, родитель, нежные заботы?
Уж Ангел смерти надо мной парит,
И блекнут от холодного дыханья
Младые розы девственных ланит…

Друзья! чтоб достойно окончить сей пир,
В театр поспешим! там фантазии мир!
Нас опера ждет и волшебный балет:
Посмотрим, что нынче покажет поэт.

Почтеннейшие господа!
Сегодня мы имеем честь
Представить: Новое виденье,
Столицы древней разрушенье,
Иль называемый иначе,
Языческий Апокалипсис,
Дивертисмент полуволшебный —
Творенье юного поэта,
Еще сокрытого для света.
Директор не жалел издержек,
Чтоб поддержать сию пиесу
И произвесть эффект, как должно:
Он много выписал машин
И кучу новых декораций
И всех богинь, за исключеньем Граций.
Почтеннейшие господа!
Вы снисхожденье окажите
Поэту и актерам,
И труд наш общий наградите
Рукоплесканий хором.