А. Солнцев-Засекин - Побег генерала Корнилова из австрийского плена. Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова

– Это наш, – решил наконец фельдфебель. В этот же день всех русских солдат, бывших в деревне, этапным порядком направили в ближайший городок Турн-Северин. Обессиленный Корнилов не мог идти. С большим трудом, так как в селе как раз проводилась военно-конская повинность, достали для него телегу. В пути Корнилову стало еще хуже. Он подозвал к себе фельдфебеля и открыл ему свое имя, прося сообщить своей семье, если он умрет.

В Турне-Северине прибывших русских солдат выстроили на городской площади, и вышедший к ним русский капитан объявил им, что Румыния в союзе с Россией объявила войну Австрии и что будет приступлено к формированию воинских частей из русских солдат, бежавших из Австрии и находящихся в Румынии.

Корнилов вышел из строя и подошел к изумленному офицеру.

– Я могу теперь сообщить Вам, – сказал он, – что я офицер. Я боялся открывать свой чин, так как мне казалось, что в случае интернирования за солдатами будет менее надзора, нежели за офицерами и легче будет бежать в Россию…

– Позвольте узнать ваше имя, чин и часть, – перебил капитан, – вы уже не молоды, вы прапорщик запаса?

– Нет, – улыбнулся Корнилов, желая разыграть в лицах старый анекдот.

– Но вы обер-офицер? – переспросил капитан. Корнилов отрицательно покачал головой.

– Виноват, господин полковник, – вспыхнул капитан, прикладывая руку к козырьку. – Вы разрешите узнать Ваше имя?»

– Я – генерал-лейтенант Корнилов.

В это время к пленным солдатам, выстроенным на площади, направлялся английский военный агент в сопровождении русского полковника. С изумлением заметив, что капитан сперва как-то удивленно и растерянно вытянулся в струнку перед каким-то оборванцем, вышедшим из строя, а потом горячо стал пожимать руку этому оборванцу, полковник подошел к ним.

– Ваше Превосходительство, позвольте вам представить полковника Потоцкого – обратился к Корнилову капитан и объяснил Потоцкому, что перед ним Корнилов. Потоцкий немедленно пригласил Корнилова к себе.

Корнилов просил прежде всего позволения принять ванну и принести пищу к себе в комнату, так как, по его выражению, «был слишком голоден и слишком одичал, чтобы обедать в приличном обществе».

Когда после обеда Корнилов лежал в постели, Потоцкий вошел к нему, чтобы осведомиться, не нужно ли чего его гостю. Корнилов в ответ разрыдался.

– Ваше Превосходительство, что случилось? Я обеспокоил или расстроил Вас чем-нибудь? – допытывался Потоцкий.

– Нет, полковник. Я только слишком счастлив. Я только слишком долго был в неволе и только сейчас понял, что я уже не военнопленный, что я снова генерал Русской армии!

Вечером местное общество чествовало Корнилова ужином. Городские дамы поднесли ему спешно сшитую и не совсем правильную русскую генеральскую форму.

31 августа нового стиля Корнилов был в Бухаресте, где русским посольством был дан торжественный обед в его честь, а 1 сентября он был в Рени, где в честь его давал обед начальник русской Дунайской флотилии [72]Михаил Веселкин [73], и в тот же день выехал в Россию в Ставку к государю императору.

Проездом через Киев он остановился, чтобы переночевать и приобрести настоящую русскую форму. В это время в Киеве находилась вдовствующая государыня императрица Мария Федоровна и великие княгини Милица [74]и Анастасия Николаевны [75]. Утром, когда Корнилов находился еще в постели, к Корнилову явился с приглашением от императрицы генерал (если мне не изменяет память, это был генерал-лейтенант Коцебу [76], состоявший при великой княгине Милице Николаевне). Корнилов указал на свою не совсем форменную одежду. «Государыня с таким нетерпением ожидает Вас видеть, что не будет за это в претензии», – было ответом. Вернувшись от императрицы, которая задержала его на завтраке, и приобретя форменную одежду, Корнилов выехал в Ставку.

Государь поздравил Корнилова с геройским побегом из плена, сказал, что скоро надеется увидеть его генералом от инфантерии и командующим армией, а «пока» поздравляет его командиром корпуса (до пленения Корнилов командовал дивизией). Государь предложил Корнилову двухмесячный отпуск для поправления здоровья, но Корнилов отказался, сказав, что хотел бы скорее вернуться на фронт и просить лишь о двухнедельном отпуске, чтобы повидаться с семьей.

Семья Корнилова жила в то время, как я говорил уже выше, в Ессентуках. Случилось так, что отчаянное письмо, посланное Корниловым из плена через офицера-инвалида, было получено почти одновременно с побегом Корнилова, так как этому офицеру пришлось долго ожидать своей очереди на возвращение в Россию вследствие большого скопления инвалидов.

Получив письмо Корнилова, его жена и дочь, страшно встревоженные, выехали в Петербург, чтобы немедленно начать хлопотать о его обмене. Проездом они остановились в Москве, чтобы обратиться за содействием к близким знакомым, жившим здесь. Когда они зашли к этим знакомым, те осыпали их поздравлениями и на их недоумевающий вопрос показали им телеграмму в «Новом времени», корреспондент которого в Рени, профессор Вергун, сообщал о прибытии Корнилова в Румынию.

Обрадованные жена и дочь Корнилова в тот же день выехали в Петербург, надеясь получить в Главном штабе более точные известия и муже и отце. «Нам ничего не известно, – ответил им на вопрос о Корнилове дежурный генерал Главного штаба Архангельский [77], – вероятно, сообщение о побеге из плена только вымысел «Нового времени»… Обескураженные, вернулись Корниловы в гостиницу, где они остановились.

На следующий день должно было исполниться, кажется, 16 лет дочери Корнилова Наталье Лавровне, но не праздничное настроение было и у новорожденной, и у ее матери. Но рано утром, когда Корниловы еще не оделись, номерной просунул им телеграмму. «Поздравляю с днем рождения. Жалею, что не успею приехать к нему», – телеграфировал дочери из Ставки отец. В телеграмме не был указан день приезда, и жена, и дочь не могли встретить Корнилова на вокзале.

Он был встречен на нем великой княгиней Викторией Федоровной [78], бывшей председательницей комитетов помощи инвалидам, возвращающимся из плена и бежавшим из плена. Узнав, что Корнилова должна дожидаться с нетерпением его семья, великая княгиня сказала ему:

– Я знаю, что государыня очень хотела бы скорее увидеться с вами и расспросить вас лично, но я извинюсь перед нею за вас, и она не будет недовольна, если я предложу вам свой автомобиль, чтобы вы сперва могли скорее навестить свою семью…

Через полчаса Корнилов обнимал своих жену и дочь. Его Одиссея окончилась… Мы все знаем, надолго ли…

Я кончаю… Я знаю, что в моем рассказе много длиннот и вместе с тем много недосказано или не сказано вовсе: трудно говорить о событиях, которые еще так близки и еще не улеглись спокойно в сознании, еще труднее писать о людях, которые были близки, но с каждым днем забываешь все больше подробностей, и из двух зол приходится выбирать меньшее. Притом мне пришлось и видеть, и слышать больше, чем многим. Сейчас я могу еще ручаться, что, цитируя на память чужие слова и мнения, я если не всегда могу передать их смысл дословно, то всегда сохраняю их точный и прямой смысл. Смогу ли я не изменить его ни в чем, если буду откладывать мои воспоминания до того времени, когда ко всему виденному и пережитому, смогу относиться спокойнее и, быть может, объективнее, я не знаю. Мне приходилось неоднократно слышать выражения затаенных мнений и взглядов людей, которые – как Корнилов – войдут в историю, слышать не с официальной трибуны, с которой не все и не всегда можно и уместно сказать и которая всегда накладывает на самого искреннего оратора какой-то неуловимый штамп, а слышать в условиях и обстановке спора и простой дружеской беседы…