Джон Рид - Вдоль фронта

В Софии никогда его не бывает: болгары – спокойный, не эмоциональный народ.

Даже демонстрации выходили правильно-организованными, методическими, люди двигались, как стадо баранов. Лидеры партий и политические деятели отказывались давать интервью, а когда это случается в Болгарии, это значит, что дело обстоит серьезно.

Оппозиция опоздала, и напрасны были ее усилия найти поддержку, чтобы остановить неодолимый ход событий.

Последний акт «coup d’etat» (государственного переворота) был краток и драматичен. В пятницу, 18 сентября, лидеры оппозиции, являвшиеся представителями шести из одиннадцати болгарских политических партий, имели совещание с королем. Цанков – представитель двух радикальных партий, Данев – представитель прогрессивно-либеральной партии, Стамболийский – аграриев, Гешов – националистов, Малинов – демократов были приняты его величеством в присутствии секретаря, доктора Добровича, и наследного принца Бориса. Малинов в своей речи указал, что военная ситуация в Европе и политическая ситуация в стране таковы, что для Болгарии чрезвычайно рискованно вступать в войну на чьей бы то ни было стороне. Он твердо верит в непреклонный нейтралитет. Но если правительство полагает, что участие в войне обеспечит Болгарии осуществление национальных идеалов, его избиратели желали бы, чтобы вступление в войну совершилось на стороне держав согласия. Затем Стамболийский представил меморандум, который содержал следующие требования:

«Первое. Чтобы правительство не предпринимало никаких действий, не созвав собрания и не выслушав желания народа.

Второе. Чтобы, прежде чем будут предприняты какие-либо действия, был образован коалиционный кабинет (по примеру Англии и Франции) с расширенным количеством министров, для того чтобы в нем могли быть представлены все одиннадцать партий.

Третье. Чтобы корона представила правительству, находящемуся у власти, требование оппозиции с резолюцией короля».

Гешов выступил, стараясь при помощи цифр и вычислений доказать неизбежность конечной победы «союзников». «Момент для нашего вступления в войну еще не назрел», – сказал он. Цанков в своей речи подтвердил все вышесказанное, и после дискуссии по уточнению пунктов меморандума король, принц Борис и Добрович удалились для приватного обсуждения вопроса.

Когда они вернулись, то из слов доктора Добровича стало ясно, что правительство решило действовать, опираясь на информацию, которую нельзя было предать гласности.

– Неужели же вопросы, касающиеся самых существенных интересов народа и страны, должны остаться в тайне? – вспылил Стамболийский.

– А я и не знал, что вы являетесь представителем народа, – обратился король к нему. – Почему же вы никогда не заходили ко мне раньше?

– Потому что это запрещают демократические принципы моей партии, – ответил Стамболийский, – но я отбрасываю принципы, когда страна в опасности. Позвольте мне напомнить вашему величеству, что династии, которые пренебрегают желаниями народа, – недолговечны!

– Моя голова стара, – ответил король, – и немного стоит, но вы бы хорошо сделали, если бы поберегли свою.

Напрасно старались Гешов и Малинов успокоить расходившиеся страсти.

Цанков тоже потерял терпение и присоединился к Стамболийскому. «Все они, – передавал наблюдатель, – порядком погорячились и погорланили». Наконец король встал и сказал очень серьезно:

– Милостивые государи! Я представлю ваши требования правительству. Могу сказать вам, что мы избрали политическую линию, которая будет твердо и неуклонно проводиться. Стамболийский! Я очень рад, что наконец познакомился с вами.

Два дня спустя мы выехали из Софии в Ниш, а через три дня в Болгарии была объявлена мобилизация.

Четверть часа спустя после выезда из Софии поезд опять погружается в глубокую теснину между вздымающимися ввысь горами и ныряет в тоннель за тоннелем. Каменистые уступы, изумительно окрашенные в красные, коричневые и нежно-серые тона, напоминают своей формой притаившихся животных. К югу на фоне неба вырисовываются морщины Балкан, окутанные синеватой дымкой. Это колыбель сильных, мужественных людей-бойцов. Через два часа мы уже миновали перевал, и поезд, скрипя, спускается вниз, вдоль горного потока, брызжущего пенистыми каскадами. Перед нами открывается небольшая долина – жаркая и сухая, окруженная такими же жаркими, пустынными горами. Там расположен Цариброд – последняя болгарская станция, битком набитая военным снаряжением, запасами для армии и гудящая шумными голосами солдат. Цариброд – аккуратный городок с опрятными домами и общественными зданиями, с двумя фабриками, с хорошим шоссе, идущим на восток и на север, со школами, электрическим освещением и канализацией. Железнодорожная станция – тоже опрятная, вся выложенная бетоном, с любезным кассиром, который встретил нас так радушно четыре месяца тому назад. Он высовывается из своего окошечка, чтобы пожать нам руки. Поезд с ревом ныряет в тоннель и начинает извиваться среди обрывистых, крутых гор. Там, где горы расступаются немного, раздвигая свои пустынные, раскаленные жарой уступы, лежит Пирот, первый сербский город.

Какой разительный контраст между этими двумя ближайшими родственниками – болгарами и сербами. Город расстилается перед вами, похожий на разросшуюся деревню – дома просторные, с широкими турецкими черепичными крышами; школы не видно. На грязной платформе, перед развалившимся станционным зданием, оживленно о чем-то спорят таможенный чиновник, начальник станции, в расшитом золотой тесьмой мундире, полисмен в красной с синим форме и два офицера. Все они, по-видимому, совершенно забыли о поезде. Быстрые и гибкие звуки мелодичной сербской речи ударили наш слух, как струя свежей воды. Вокруг них, расположившись по-домашнему, без всякого этикета, столпились крестьяне-солдаты, одетые в потрепанные серые шинели и кожаные сандали, в характерных, вдавленных посередине, шапочках, – они прислушивались к спору и принимали в нем живое участие.

– Пашич! – яростно восклицал начальник станции. – Пашич! Разве это настоящий серб! Его отец был болгарин, а мать – турчанка. Кто может быть лучшим премьером, чем любой младо-радикал! Вот, я сам…

Таможенный чиновник хлопнул майора по плечу и громко расхохотался. Все солдаты тоже захохотали. Возле станционного забора шли запасные последнего призыва, они по одному человеку проходили через ворота, а унтер-офицер делал им перекличку по списку и отмечал каждого.

Среди них находились старики и юноши, одетые в самую разнокалиберную, свободно импровизированную форму, в заплатанных «опанках» на ногах, но все в военных шапках и с новыми винтовками в руках. Юноша, не старше шестнадцати лет, настолько пьяный, что едва мог стоять на ногах, шел качаясь, поддерживаемый своей матерью-крестьянкой. Слезы катились по ее лицу, она вытирала пот с его лица, оправляла на нем одежду и похлопывала его по спине. Он направился прямо в спальный вагон. Полицейский схватил его за рукав: