Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75

— Сейчас лето, пора отпусков… Отдыхай, куда тебе спешить!

С.-Петербургская тюрьма «Кресты» — это тюрьма, в которой под прикрытием того, что она якобы показательная тюрьма, доводят узников одних до туберкулеза, а других до частичного помешательства. В мире у всех явлений есть оборотная сторона. Так вот, в «Крестах» почти нет вшей, зато море туберкулезных палочек; кормят относительно очищенной пищей, зато, перестраховываясь, держат заключенных, подлежащих немедленному освобождению, по десять-двенадцать месяцев. В Санкт-Петербургской тюрьме «Кресты» есть еще одна достопримечательность, о которой я просто не могу не рассказать. Это собственное психиатрическое отделение с лаконичным названием «Четыре-ноль» (4–0).

Преклонение перед достижениями в освоении космоса неоднократно имело для меня весьма плачевные последствия. Об этом я уже писал. Здесь, в «Крестах», длинный шлейф этих последствий значительно удлинился, а заодно и пополнил мои познания в знаменитой области человеческих деяний в психиатрии. В частности, я уяснил, что такое столичная психиатрия, пусть в рамках тюрьмы, но все же столичная, со своей тщательно отработанной методикой и многогранными проявлениями «гуманизма».

В свое время, учась в университете, после полета американских космонавтов на Луну, я написал хвалебные строчки в стихах. Они для меня оказались роковыми:

Это событие меня, можно сказать, потрясло, как в свое время полет Гагарина. Но в тот далекий год меня признали диссидентом.

«Американцы сработали на рекламу… для них люди — мусор, а вот мы людьми не станем рисковать, поэтому послали луноход». Помню, в изъятой у меня тетради были такие строчки, которые прямо-таки взбесили заправил моего факультета и курса:

В конце концов, чтоб подвести черту всем моим «преступным» деяниям в области поэзии, меня признали еще и психически больным. Затем — психиатрическая больница после освобождения из лагеря. И вот через годы карточка с диагнозом какой-то формы шизофрении попадает к медикам С.-Петербургской тюрьмы.

Открылась дверь, и коротышка-надзиратель, или, как их называют здесь, в «Крестах», «цырик», лаконично бросил:

— Собраться на выход с вещами!

В камере оживленно обсуждают, куда это меня могут «дернуть». Однообразие делает вызов по какому-либо процессуальному вопросу событием. Высказываются предположения вплоть до абсурдных. Сосед на верхней наре запальчиво убеждает:

— Точно… Когда я сидел в сорок пятой хате, в это же время Толика на волю дернули… А че, по твоему делу ничего не доказано, следователя уже третий месяц нет, может, прокурор оправдал?!

Мне смешно. Элементарная некомпетентность в юридических вопросах. «Нет следователя, значит, прокурор оправдал. Что касается адвоката, он вообще ни при чем».

Уже вечер. Прапорщик ведет меня по узким коридорам, открывает переходные решетчатые двери.

Мы спускаемся в подвальные этажи. Унылые заключенные из хозяйственной обслуги принимают мою одежду, выдают больничный халат и нижнее белье.

Вот оно… оказывается, я на 4–0.

Сначала мне отводят маленькую камеру. Как я понял, она что-то наподобие наблюдательной палаты. В принципе здесь чисто. «Если не будут лечить теми памятными препаратами, жить можно».

Перед сном мне принесли баланду и кусок хлеба. Я поел, выкурил самокрутку и лег спать. Утром пришел прапорщик, мне велели приготовиться в душевую.

Я снял и положил на столик нательный крестик, разделся догола, под конвоем меня вывели мыться.

Увиденное в душевой не предвещало ничего хорошего. Возле меня мылся бородатый еврей. Я внимательно всмотрелся в его глаза, координацию движений и понял, что он под действием препаратов. Человек внутренне отсутствовал. Замедленные движения куклы, взгляд, все указывало на его состояние. Слева от меня мылся молодой парень русской национальности. Он находился в состоянии подобном первому, напоминал пресловутую курицу, оцепенелый стоял под душем.

Я обратился к нему:

— Земляк, тебя колют или таблетки дают?

Он, видимо, запуганный, прошептал:

— Не спрашивай, братишка, че хотят, то и делают… И «колеса» дают и колют насильно. Меня уже вторую неделю держат на галаперидоле. Дважды назначали сульфазин.

Насильно! Опять это слово, сопутствующее мне, словно колокол судьбы, всю жизнь.

Я возвратился в камеру. Моего крестика, приобретенного несколько лет тому назад в церкви, на столике не оказалось.

— Дежурный, подойдите ко мне, — позвал я прапорщика. — Отдайте крестик…

Его обрюзглое небритое лицо мгновенно надело маску свирепого мопса.

— Ты что!!! Порядка не знаешь?.. Крестик не положен! Здесь тебе ничего не положено!!!

Я знал, что он не прав, попытался объяснить, но кормушка с лязгом захлопнулась.

В одиннадцать часов утра меня повели на прием к врачу. За столом сидел толстый молодой лейтенант с выхоленным лицом и вьющимися, зачесанными вверх волосами. Его невозмутимое спокойствие убедило меня, что он явный сторонник трех английских заповедей, так необходимых для продления жизни.

— Ну рассказывайте, какие слышите голоса… Откуда они исходят: из головы или со стороны?

На столе лежала пожелтевшая от времени, истрепанная медицинская карточка. Я ее сразу узнал, полгода психиатры записывали в эту карточку результаты опытов, которые производились надо мной в одной из восточных больниц страны. Скажу откровенно — в этот момент мною в самом прямом смысле овладел неподдельный ужас. То, что я уже испытал в психиатрической больнице смело можно приравнять к мучениям, испытанным людьми в концентрационных лагерях.

— Вот, к примеру, вы утверждали, что с американскими космонавтами посещали Луну.

Он пролистал несколько страниц, что-то опять вычитал и опять обратился ко мне:

— Вот, пожалуйста, суицидальная попытка. Рассказывайте, какие слышите голоса?

Я лихорадочно думал, что предпринять. Точно так же, как, по мнению психиатра, невозможно предугадать поведение пациента, точно так же невозможно случайно попавшему к психиатру здоровому человеку предугадать решение психиатра при том или ином ответе пациента.

— Доктор, я совершенно здоров! Он меня не слушал.

— Эту карточку предоставил нам ваш следователь. Она настаивает на психиатрической экспертизе.

— Доктор! Никаких голосов я не слышу… Этот диагноз…