Анна Тургенева - Воспоминания о Рудольфе Штейнере и строительстве первого Гётеанума

Ради ясносги я вернусь назад на несколько лет. В то время в Москве появилась хорошо там известная личность — фрейлейн фон Минцлова, которая в кругу близких друзей выдавала себя за посланницу розенкрейцерского направления. Маргарита Волошина в своей автобиографии "Зеленая змея" упоминает как ее, так и некоторых членов образовавшегося вокруг нее кружка. Большинство самых молодых его членов мне были знакомы, но фрейлейн фон Минцлову я никогда не встречала.

Это была выдающаяся личность: высокообразованная, пламенно заботящаяся о будущем Европы, — прежде всего, полная тревоги в связи с опасностями, грозящими России. Одаренная мощным ясновидением, — правда, хаотическим, без умения всегда отличить предмет созерцания от внешней действительности, — она напоминала трагический образ Е. П. Блаватской. Своей миссией она считала основание эзотерического центра, из которого можно было бы противостоять надвигающимся бедам. Ее влияние усиливалось благодаря большим оккультным познаниям, соответствующим текстам и медитациям. Лишь позже выяснилось, что эти тексты были взяты из учебных материалов Рудольфа Штейнера, о котором она однако говорила, что он находится на ложном пути. Бугаев был избран ею для непосредственных контактов с тем кругом, который она представляла. Для этого он должен был совершить путешествие в Италию. Но Бугаев решил отложить эту поездку на будущее, — по причинам, касающимся только его личной судьбы. Хотя эти причины встретили понимание, все же его решение привело к тому, что фрейлейн фон Минцлова должна была, как она говорила, навсегда "исчезнуть". (Об этом упоминается в автобиографии Николая Бердяева.) Фактически с того времени о ней ничего больше не было слышно. — Перед тем, как исчезнуть, она передала Бугаеву свое кольцо и несколько евангельских изречений — в качестве "опознавательных знаков" на случай возможной встречи в 1912 году. Бугаев не исключал подобной встречи, специально ее не ожидая. Нечто подобное и произошло, — в особенной, странной форме. Об этом здесь будет лишь упомянуто. Хотя я держалась в отдалении от описанных событий и даже отнеслась к ним с недоверием, я оказалась причастной к ним, — прежде всего из-за того сна, который я увидела на Пасху в Брюсселе.

Я страшно простудилась, у меня был жар. Ночью мне приснилась группа людей, торжественно вступающих в какой-то зал. Особое впечатление производили две личности. Кажется, при этом произносилось имя Рудольфа Штейнера, словно он также присутствовал там. Однако это было не так. В моей памяти отчетливо запечатлелась его фотография, которую я увидела еще в 1909 году, — поэтому я могла заметить это несоответствие. Свой сон я детально пересказала Бугаеву.

Через неделю, поправившись, я поехала на трамвае к моему старому учителю: его домик находился далеко на окраине Брюсселя. Какой-то пожилой, суровый, почти пасторского вида господин занял место напротив меня и в течение по меньшей мере четверти часа, пока длилась поездка, не отрываясь смотрел мне в глаза. Все мои силы сосредоточились на одной мысли: я — это я, я есмь. Я не могла отвести от него взгляда, не могла хоть раз поглубже вздохнуть. Наконец мы остались одни. Он низко склонился надо мной, затем, отступая назад, удалился.

Неделю спустя после этого необычного происшествия я ехала на том же самом трамвае, на этот раз с Бугаевым. Вскоре напротив нас сел пожилой господин исключительно благородной и привлекательной наружности; его любезность действовала на нас притягательно и обволакивающе. Вряд ли отец мог бы с большей нежностью взирать на своих детей. — Мне пришлось толкнуть Бугаева, чтобы он оставался спокойным. Вскоре господину надо было выходить; он дружелюбно простился и исчез в одном из домов вблизи остановки. Неделей раньше на той же самой остановке в трамвай садился первый господин. — Где я уже видела одного и другого? Только вечером мне пришел на ум мой сон двухнедельной давности; Бугаев же внезапно вспомнил про "опознавательный знак" фрейлейн фон Мицловой. Что-то должно было произойти. Чтобы прояснить ситуацию, мы решили на следующий день отыскать тот самый дом, в котором скрылся дружелюбный господин. Листок бумаги, где Бугаев написал несколько строк и который мы намеревались опустить в почтовый ящик этого дома, был забыт на письменном столе. Однако мы могли и без письма хотя бы осмотреть местность.

Едва мы приблизились к вожделенному порогу, дверь отворилась и навстречу нам вышел, улыбаясь, любезный пожилой господин, словно желая сказать: "Ну наконец-то, входите, дети!" Тем не менее мы прошли мимо, сосредоточив внимание на витрине по соседству. Но внезапно пожилой господин оказался возле нас. Мы двинулись к следующему магазину, — он шел на нами по пятам. После двух или трех таких попыток мы перешли на другую сторону улицы, однако пожилой господин снова возник рядом. — Этого мы не вынесли и вскочили в идущий мимо трамвай.

Все эти переживания явно сопровождались сильным влечением, и это было тревожным моментом. Чего от нас хотели? Почему посягали на нашу свободу? В конце концов кто мы такие, чтобы с нами обходиться так льстиво-предупредительно?

Под впечатлением от всего этого прошло несколько недель, больше мы не чувствовали себя в одиночестве, нас неодолимо влекла какая-то могущественная сила. Кульминация этого богатого переживаниями периода пришлась на ту ночь, когда раздался стук в дверь и наша маленькая прокуренная комната заполнилась ароматом как бы от тысяч цветов; мы оба ощущали этот аромат по крайне мере в течение четверти часа.

Нас постоянно занимал вопрос: стоит ли доверять такой силе, которая настигла нас не при дневном свете, но вышла из бессознательной области сновидческой жизни и неконтролируемых, почти что спиритический явлений?

За несколько месяцев до этого я читала в кругу своих друзей менее прочих оцененные книги Рудольфа Штейнера "Христианство как мистический факт" и "Как достичь познания высших миров". Они разрешили мой вопрос, на который до тех пор я нигде не находила ответа, — вопрос о месте христианства в историческом развитии. Вмешательство мышления (собственно в проблему чудесного), возможность действительного пути в область духа — пути, основанного на сознательном преображении личности, затем некоторые переживания при работе над этими книгами, — все это привело меня к убеждению, что моя судьба некогда окажется связанной с данным духовным направлением. Однако мне следовало ждать.

Теперь приходилось спрашивать себя: дало ли мне это изучение силу для сопротивления, когда соблазн, исходящий от вышеупомянутых личностей, стал особенно силен? В состоянии совершенной беспомощности, в котором мы находились, я внезапно сказала: "Мы можем доверять Рудольфу Штейнеру; как оккультист он открыт миру и отвечает за то, что говорит. И он не свяжет нас, мы по отношению к нему свободны. Он апеллирует не к нашему подполью, но к нашему ясному сознанию Он даст нам ответ на наши вопросы".