Виктор Устьянцев - Автономное плавание

За этим занятием и застал его Дубровский. Собственно, раньше, чем он появился сам, Стрешнев услышал его голос:

- Ты, Баринов, для чего здесь поставлен?

- Так я же ему говорил: "Разденьтесь, товарищ лейтенант", - а он не послушался. - Матвей по голосу узнал того самого матроса, который чистил кран. - Что я мог сделать?

- Он, конечно, не виноват, - подтвердил, видимо, лейтенант еще хрипловатым спросонья голосом.

- Я не вас, а его спрашиваю, он тут отвечает за порядок. А о вас я доложу новому командиру лодки.

- Пожалуйста, докладывайте.

- Как вы разговариваете, товарищ лейтенант?

- Я-то разговариваю нормально, а вот вы кричите, - спокойно, окрепшим наконец голосом сказал лейтенант.

- А как еще прикажете с вами разговаривать, если вы элементарных вещей не понимаете?

Лейтенант не успел ответить, вмешался матрос Баринов:

- Разрешите идти, товарищ капитан-лейтенант? Мне еще в умывальнике надо прибрать.

- Идите. А потом отправляйтесь на камбуз картошку чистить.

- За что, товарищ капитан-лейтенант? - обиженно спросил матрос. - Мне же с утра в мастерскую.

- А за рассуждения получите еще один наряд вне очереди.

- Есть! - уныло сказал матрос. Стрешнев услышал, как он щелкнул каблуками.

- Мне тоже можно идти? - спросил лейтенант.

- Идите, - разрешил Дубровский и постучал в дверь к Стрешневу.

- Да, пожалуйста, входите, Николай Федорович. Дубровский вошел и, видимо, догадавшись, что Стрешнев все слышал, сказал, оправдываясь:

- Вот, понимаете, приходится шуметь.

- Бывает.

- Ваш, между прочим, подчиненный этот лейтенант Иванов.

- Да? На лодке я его не видел, кажется, он после дежурства?

- Верно, сменился в восемнадцать ноль-ноль. Дежурство ему и в самом деле выпало нелегкое, однако он должен был все-таки раздеться.

- Да, конечно, - согласился Стрешнев. - Садитесь, я сейчас закончу.

- А вы зря так капитально устраиваетесь. Кравчук, как только сдаст вам корабль, так сразу же и уедет. Его квартира достанется вам. Не ахти какая, одна комната, а все-таки отдельная.

- Вы думаете, ее дадут мне?

- Я не думаю, я знаю.

- Спасибо. Я, признаться, не рассчитывал, что так сразу получу. Очень вам благодарен.

- Ну, я тут ни при чем, так решило начальство, - сказал Дубровский, но таким тоном наигранной скромности, который не оставлял сомнений в том, что и его, Дубровского, роль была тут далеко не последней.

Стрешнев стал сбрасывать белье обратно в чемодан, а Дубровский сел на пуфик, закурил и, оглядев номер, заметил:

- А "люксик" мы ничего отгрохали. Я эту мебель вертолетом сюда тащил. И без всякого перехода спросил: - Вы на меня до сих пор обижаетесь?

- Нет, у меня после этого было столько других, куда более серьезных обид, так что ту я совсем забыл и, наверное, ни разу не вспомнил бы, если бы не встретил вас.

- А все-таки вспомнили?

- Вспомнил, - честно признался Стрешнев. - И обнаружил, что, в общем-то, я на вас совсем не сержусь.

- Спасибо. А я вот все еще чувствую себя виноватым перед вами. За это время я многое передумал, многое пересмотрел, по-моему, даже изменился. Надеюсь, к лучшему. И у меня к вам, Матвей Николаевич, будет такая просьба: не говорите никому о той истории. Дело прошлое, а, как гласит пословица, кто старое помянет - тому глаз вон. Обещаете?

- Николай Федорович, за кого вы меня принимаете? - с упреком спросил Стрешнев.

- Ну, извините. И спасибо. Я надеюсь, что теперь мы будем дружить и между собой, и семьями.

"Вряд ли", - подумал Стрешнев, вспомнив, что жена Дубровского так бесстыдно оклеветала его. Впрочем, Люся об этом ничего не знает, возможно, они обрадуются друг другу - все-таки старые знакомые. Тем более что в базе, как доложил матрос Баринов, всего восемнадцать женщин...

- Не так просто опомниться после такого подзатыльника, какой я тогда получил, - сказал Дубровский.

- До сих пор переживаете?

- Нет, подзатыльник этот я давно переварил. Стукнули меня тогда, в общем-то, за дело, я не обижаюсь. Хуже, когда тебе медленно выламывают руки, - Дубровский встал и заходил по комнате. - Вот это, брат, пострашней.

- Видимо, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Кто вам выламывает руки?

- Хорошо, с вами-то я могу быть откровенным. Так вот, после того как меня сняли со старпомов и списали на берег, я многое передумал. Впрочем, об этом я уже говорил. И я честно решил исправиться, как говорят, искупить свою вину. Я старался. Изо всех сил. И еще надеялся, что мне разрешат вернуться на лодку... Я не скажу, что моих стараний не замечали. Замечали, иногда даже отмечали в приказах. Один раз сам командующий флотом благодарность отвалил. Но на мою просьбу перевести на лодку ответил отказом. "Поработай еще год на берегу, а там посмотрим", - сказал он. Сменились командующие, а кадровики до сих пор обещают. А зачем обещают? Я ведь и сам понимаю, что на лодку меня сейчас не назначат. И правильно сделают. Потому что я уже почти все забыл за это время. Да и лодки теперь не те, которые я знал.

Дубровский опять сел, широко расставив ноги, носком ботинка пнул под стол отставшую от подметки грязь. Стрешнев подумал, что Дубровский изменился даже в своих манерах. Раньше он умел держать себя с тем неуловимым изяществом, которое всегда отличало корабельных офицеров. "Скис он тут", заключил Стрешнев.

- А все-таки я не понял, кто вам выламывает руки. Дубровский вынул помятую пачку сигарет, закурил и, пустив в потолок несколько колечек дыма, сказал:

- Для того чтобы понять другого, надо хотя бы мысленно поставить себя на его место. Нет, я не хочу вас упрекать, я просто хочу, чтобы вы постарались меня понять. Я, например, не считаю себя завистливым человеком, а вот увидел вас на пирсе - и мне опять стало обидно. Когда вы, едва вылупившись из курсантской форменки, пришли к нам на лодку, я был уже капитан-лейтенантом. И сейчас тоже капитан-лейтенант, а вы меня обскакали в звании и в должности. И дело тут не в честолюбии, а в том, что во мне, может быть, погиб талант. Талант подводника. Вы можете это понять?

- Стараюсь.

- И за это спасибо. А вот другие даже не стараются понять. А между тем меня сейчас тянет в море, я с болью провожаю каждый уходящий в море корабль, мне ненавистны мои сегодняшние обязанности: завези уголь, обеспечь жильем, проложи дорогу, найди продавщицу в магазин или заведующую вот этим ковчегом. Я понимаю, это нужно, кто-то и этим должен заниматься, но я же моряк! Понимаете: мо-ряк!

- Да, это я понимаю. И сочувствую вам. Но что можно сделать?

- А ничего не надо делать. Все уже произошло само собой. Я уже "плюсквамперфектум" - давно прошедшее. Я это знаю. И, откровенно говоря, в душе уже смирился, что к морю мне путь закрыт. Служба у меня отнюдь не романтическая. Поэтому я работаю, а точнее - вкалываю.