Анатолий Терещенко - Контрразведка. Охота за кротами

Но прежде чем отсылать документ в Москву, я его показал командующему Балтийским флотом и первому секретарю Калининградского обкома партии — члену Военного совета. Они внимательно прочли мою докладную записку и пожелали успеха в нужном начинании: не отговаривали и не выказывали поддержки в случае потребности. К сожалению, эти люди были слепыми рабами навязанных сверху директив — боялись за свои высокие должности.

— Документ вы отправили в Москву сразу после этого разговора или еще накапливали материал?

— Сразу, так как там было полно доводов в нашу защиту на-ше-го флота, — он умышленно растянул слово, словно подчеркивая гордость и справедливость того, что им было сделано несколько десятилетий назад.

— А потом? — поторопил Стороженко его с ответом.

— А потом включился счетчик времени и я стал считать дни в ожидании звонка из столицы.

— И все же непонятна трусливая позиция командующего Балтфлотом — вам пожелал успеха, а сам в кусты.

— Если честно, я не сильно и переубеждал двоих. Никакие рассуждения не в состоянии указать человеку путь, по которому он не хочет идти. Люди не хотят думать, перестают размышлять, когда за них кто-то делает эту работу. Я же был раскован в своих раздумьях, потому что их базой были объективные материалы широкого круга оперативного состава, прекрасно знающего обстановку в курируемых им частях. По-моему, а я такого мнения придерживался всегда, мы истинно свободны тогда, когда сохраняем способность рассуждать самостоятельно…

Время бежало быстро, потому что Николай Кириллович рассказывал настолько интересно, что хотелось его слушать и слушать. Помогал диктофон.

Со слов Мозгова через неделю раздался звонок по «ВЧ».

— Я поднял трубку и услышал голос Шелепина, сообщившего, что получил докладную записку. Он поинтересовался, все ли правильно в ней. Ответ мой был краток: я лично отвечаю за каждую букву, за каждый факт, потому что любой из них выверен через несколько источников.

Председатель КГБ тут же сообщил, что в таком случае он направляет документ в Политбюро, а мне приказал быть готовым по вызову прибыть в Москву.

Через неделю по звонку я и командующий флотом А.Е. Орел вылетели в столицу.

Поселились в престижной гостинице «Метрополь». Не успели еще разместиться, как последовал телефонный звонок от начальника Главного морского штаба, приказавшего нам с командующим прибыть к нему. Я понял задумку — ожидается психологический накат, моральная торпедная атака. Так оно и вышло.

В штаб с Орлом шли молча. Командующий совсем не соответствовал своей фамилии. Он скорее походил на мокрую курицу или проштрафившегося пацана, который разбил мячом соседское окно.

— Зачем ты затеял всю эту возню? Зачем? Сколько драгоценного времени она отняла у нас, я не говорю уже о нервах, вообще о потерянном здоровье. Тебе легко… а с меня три шкуры сдерут, — бубнил под нос потеющий командующий флотом, тяжело переставляя налитые, словно свинцом, ноги.

— Мне тоже неприятно докладывать вашему непосредственному начальнику, — ответил я ему. — Давайте вместе переубеждать начштаба, чего бояться?

Нет, не проронил Орел ни слова в защиту разумных посылок докладной записки. Больше того, в беседе со вторым лицом в ВМФ СССР, он свернулся ежиком, вобрав голову в плечи. Мне пришлось одному отстаивать точку зрения о снижении боеготовности флота.

Начштаба упирался рогом, не соглашался с доводами, а потом рявкнул: ну, что товарищ Мозгов, выходит, контрразведчики лучше знают обстановку на флоте, чем флотоводцы? Вы много на себя берете! Вы что, подвергаете сомнению правильность решения инстанции и самого Никиты Сергеевича?!

Я ему ответил так: первый секретарь не мог дойти до такой глупости, чтобы отдать распоряжение на уничтожение тех средств, которые могут не один год послужить Родине и флоту.

И тут хозяин кабинета взорвался:

«Значит, вы считаете, что главком и я растиражировали эту глупость?»

Я спокойно заметил, что вот с этой глупостью на Политбюро и разберемся.

Начштаба после моих слов резко поднялся с кресла и, сделав вид, что говорить уже не о чем, практически мне указал на дверь, а Орлу приказал остаться.

У меня было свободное время, и я отправился в морской отдел военной контрразведки на Лубянку. Встретил меня его начальник капитан I ранга Шилин, который своего курирующего поддерживал в этом начинании. Увиделся я и с генералом Гуськовым — начальником военной контрразведки. Беседы не получилось, а потому она была недолгой.

Он с первых слов открыто дистанцировался от возникшей ситуации и заявил мне, что в период заседания Политбюро его не будет в Москве, так как запланировал выехать на подведение итогов работы в один из военных округов. Мне стало ясно, что Гуськов оберегает свое реноме, оставляя за собой право и свободу сделать соответствующие оргвыводы…

На следующий день меня ждала, как я предполагал, чиновничья голгофа. Я пораньше отправился на Старую площадь. Заседание проходило в кабинете члена партийного ареопага Фрола Романовича Козлова. Пройдя через КПП, я вскоре оказался в просторном кабинете члена Политбюро.

Умостившись в кресле, я решил понаблюдать за небожителями. Скоро стали прибывать министры, начальники главков, крупные военные деятели, среди которых я увидел маршала Советского Союза министра обороны СССР Малиновского и главкома ВМФ адмирала флота Горшкова.

Министр обороны прошел в зал заседания с гордо поднятой головой, ни на кого не глядя и ни с кем не поздоровавшись. Главком скользнул по мне безразличным, даже, я бы сказал, колючим взглядом, и, тоже не поздоровавшись, хотя мы друг друга знали, проследовал за своим начальником. Как только большое начальство расселось, Козлов обратился ко мне и предложил место за общим столом, а затем объявил повестку заседания и дал мне всего десять минут на доклад.

Я встал, волнение сразу же подавил и принялся излагать основные тезисы докладной записки.

Малиновский глядел на меня сурово. Сдвинутые к переносице густые черные брови делали лицо маршала неподвижным. Создавалось впечатление, что он специально надувается, а потому краснеет. Как только я задевал за «живое», он бросал подбородок вниз и колючим, холодным взглядом прыгал по неприятным доводам копии ненавистной ему записки, лежащей прямо перед ним на столе.

Прошло несколько минут, и Малиновский, пользуясь своим положением, бестактно оборвал меня:

«Я считаю, что товарищ Мозгов взялся за дело, о котором имеет весьма смутное представление. Какой из него моряк? Он флота-то не знает, а рассуждает тут, понимаешь, как флотоводец».

Козлов сделал замечание маршалу и жестом руки осадил нарушителя регламента. Тогда и я пошел в наступление и заявил министру, что Балтфлоту я отдал более двадцати лет службы в разных ипостасях, правда, не строевых, а контрразведывательных.