Василий Ливанов - Путь из детства. Эхо одного тире

Митя объяснил Владику, что на сцене ему почти не придется говорить и даже ничего делать. Он будет лежать на раскладушке, полностью закрытый белой простыней, из-под которой будут видны только его волосы на подушке. И в самом конце сцены он скажет всего два слова. Всего два! Владик, скрепя сердце, согласился.

И вот стулья в зрительном зале заполнились кучно сидящими девочками и нашими одноклассниками.

Не помню, кто оттащил в сторону занавес, и Митя предстал перед нами в образе мавра Отелло. От природы он был курчав и темноволос, а теперь густо вымазал лицо жженой пробкой, ею же намазал и тыльные стороны ладоней, и вот вам, пожалуйста, — самый натуральный мавр. Владик лежал под простыней совершенно недвижимо. Отелло начал «рвать страсти в клочки» в лучших традициях провинциального театра прошлого века. Зрители сидели, не дыша. Накатил финал. Отелло бросился душить Дездемону и невольно сдвинул простыню к горлу Владика. На глазах изумленных зрителей из-под простыни вдруг показались две крупноразмерные мужские ступни, не очень чистые, потому что «Дездемона» перед тем, как улечься, ходил по пыльной сцене босыми ногами. И раздался хриплый баритон, произнесший с заиканием:

— Я не-ви-ви-нна!

Наверное, это был единственный случай в истории мировых шекспировских представлений, когда трагическая развязка вызвала взрыв хохота в зрительном зале.

И, конечно, мы были благодарными кинозрителями. Наших фильмов тогда выходило немного, но мы их смотрели по несколько раз. А в американском фильме «Сестра его дворецкого» невозможно забыть очаровательную юную Дину Дурбин, в которую все мы, юнцы, были поголовно влюблены.

А когда появился «Подвиг разведчика», то прогулы в школах увеличились многократно. Реплики из этого фильма любой мальчишка знал наизусть. Потом на экранах пошли английские и трофейные картины: «Багдадский вор», «Приключения Тарзана». Были фильмы с участием Марлен Дитрих и Марики Рокк, но это для публики после 16 лет.

Случались коллективные посещения театров. Эти посещения не оставили у меня никаких воспоминаний, скорее всего потому, что я, пользуясь родством, пробирался лет с 12 на спектакли Московского Художественного театра, где играл мой отец Борис Ливанов. О подлинном чуде искусства, воплощенном в спектаклях этого великого театра, я надеюсь рассказать в своей следующей книге.

На пути из моего детства нельзя не вспомнить о футболе. Игра в футбол была нашей истинной страстью. В каждом московском дворе образовывалось что-то вроде футбольной команды. Играли в любом составе: трое-на-трое, пятеро-на-пятерых…

В глубине Советской (теперь Тверской) площади расположен двухъярусный скверик, который завершается мрачноватым черно-серым зданием Института марксизма-ленинизма. Он там находится и по сей день. Перед зданием — памятник сидящему Ленину (назывался «Ленин на горшке»), кстати, работы скульптора С. Меркурова, того самого.

На верхнем ярусе круглый фонтан и балюстрада. А под этой балюстрадой еще один фонтан, прямоугольный. Когда, года через два после войны, в этот фонтан пустили воду, мы, окрестные ребята, стали летом в нем купаться. Вода была мутная, в ней плавали окурки папирос, но это нас нисколько не смущало. Искупавшись, целой оравой бежали к зданию института и выколачивали отжатые трусы о нагретые солнцем пористые камни фасада. Представьте себе зрелище: фасад института, остекленные дубовые двери входа, черная доска с надписью золотыми буквами «Всесоюзный научный институт марксизма-ленинизма», а по обе стороны от этой доски ряды голых мальчишеских задниц. Временами из дверей выскакивали какие-то люди, и тогда мы улепетывали, не всегда успев надеть трусы.

Но вернемся к футболу. Между круглым фонтаном и площадью — довольно просторная площадка. Это было наше первое футбольное поле.

Футбол для меня, восьмилетнего, начался зимой. Никаких мячей у нас не было. Мячом служила обыкновенная ледышка покрепче. Вот ее и гоняли после школы футболисты в валенках. Длина ворот, небольшая, отмечалась школьными сумками. Вратарей не было. Домой шли, когда заметно стемнеет. Матч обычно заканчивался не с футбольным, а с баскетбольным счетом, скажем, 32: 18, или что-то в этом роде. Если мяч-ледышка во время игры трескалась, ей быстро находили замену. Весело!

Потом появился первый мяч, помню, теннисный. Со временем стали приносить детские резиновые мячи, которые у чьих-то старших братьев или сестер сохранились с довоенных времен. Купить футбольный мяч было невозможно — не продавались. А когда появились настоящие мячи, площадка на скверике для игры уже не годилась — футболисты подросли. Стали играть настоящим мячом на самой площади.

До этого площадь пережила два памятника.

Первый — белому генералу Скобелеву, освободителю славян от турецкого ига. Второй — монумент Свободе, работы скульптора Андреева. Но кому-то из высшего партийного начальства монумент пришелся не по вкусу, его снесли. Площадь была свободна, машины туда не заезжали.

В 1947 году, в ознаменование 800-летия Москвы, на площади водрузили здоровенный гранитный камень, означавший место будущего памятника основателю Москвы князю Юрию Долгорукому. В футбол на площади нам играть запретили.

На месте, где сейчас стоит дом № 8 по улице Тверской (быв. Горького), существовал большой пустырь, назывался Бахруша. Очень подходящее место для игры в футбол. Там частенько играли старшие парни. Они с одной стороны пустыря вогнали два деревянных столба с перекладиной — получились футбольные ворота. Вторых ворот поставить не разрешили — это был выход с пустыря в переулок между пустырем и сквериком.

Наши футбольные сражения перенеслись на Бахрушу.

Но мы открыли еще одно замечательное место!

На территории стадиона «Динамо» со стороны улицы Масловка была площадка, где одиноко стояли настоящие футбольные ворота, с полосатыми стойками и веревочной сеткой. Площадка эта была ограждена от улицы высоким забором — рядом железных пик, соединенных двумя горизонтальными полосками. Иногда в летние дни немногочисленная компания ребят с нашего двора пробиралась на эту площадку. Подсаживая друг друга, перелезали через ограждение — и вот они, настоящие ворота, и можно бить по ним настоящим мячом!

Бить по воротам называлось «стучать». Говорили: «Пойдем на «Динамо», постучим».

Думаю, в Москве тогда не было мальчишек, которых нельзя было назвать, как сейчас говорят, «фанатами» футбола. Мы знали наперечет всех игроков всех команд в лицо, по именам и фамилиям, с упоением слушали радиорепортажи спортивного обозревателя Синявского о ходе игры прямо со стадиона. Наш двор «болел», за редким исключением, за «Спартак». Но нам, в отличие от сегодняшних «фанатов», даже в голову не пришло бы побить кого-то только за то, что он «болеет» за другую команду — «Динамо» или ПДКА. Мы по-настоящему знали и любили футбол, радовались выигрышам, огорчались поражениям, а не маскировали свою глупую агрессию преданностью этой игре.