Николай Голушко - В спецслужбах трех государств

Как любопытнейшую иллюстрацию к принятию этого закона можно привести один из фрагментов интервью Пристайко:

— Все ли ваши коллеги поняли, что настало новое время?

— Да.

— То есть, если я вас правильно понял, КГБ УССР был инициатором закона?

— Именно так. Хотя об этом, к сожалению, сейчас не вспоминают.

С учетом специфики исторического прошлого в республике возникали другие серьезные проблемы, которыми занимались сотрудники областных управлений КГБ. В 1941 году при отступлении советских войск в тюрьмах западных областей Украины НКВД провел расстрелы содержащихся в них заключенных.

В ходе работы по реабилитации автобиографические сведения на указанных лиц приходилось уточнять по отдельным сохранившимся спискам или выяснять в процессе дополнительного расследования характера трагических событий.

В 1943 году в областном городе Виннице криминальная фашистская комиссия обнаружила места массовых захоронений 9439 останков бывших тюремных заключенных. Международная пресса в году оккупации и во времена «холодной войны» широко использовала события винницкой трагедии, представляя ее как преступление против украинской нации. Совинформбюро по этому поводу сообщало, что берлинские провокаторы пытаются приписать свои чудовищные злодеяния советским властям, разыгрывают в Виннице над трупами «гнусную и наглую комедию». Гитлеровцы, чьи руки, обагрены невинной кровью, откапывают трупы людей, которых они уничтожили, устраивают балаганные инсценировки на их могилах. И только благодаря гласности в 1988 году после проведенных дополнительных расследований винницкого и других расстрелов в республиканской прессе были опубликованы соответствующие действительности материалы.

Сотрудники госбезопасности одновременно с правовой реабилитацией при участии общественных организаций проводили работу по выявлению мест захоронений жертв репрессий, принимали меры к увековечиванию их памяти. Это позволяло снять с невинно погибших граждан клеймо «врагов народа», возвратить нынешним и грядущим поколениям их доброе имя.

В 1989 году повышенное внимание украинской общественности привлекли сведения о массовых захоронениях в местечке Быковня под Киевом. Чрезвычайная государственная комиссия под руководством академика Н. Бурденко, расследовавшая в 1943 году злодеяния немецких оккупантов в период временной оккупации Киева, в своем заключении отметила уничтожение фашистами в Дарницком лесу более 68 тысяч советских военнопленных. Кроме того, в этом районе были обнаружены захоронения более трех тысяч гражданских лиц с характерными причинами смерти — пулевыми отверстиями в области черепа. В военной обстановке государственная комиссия не смогла довести до конца расследование, фамилии захороненных там лиц не устанавливались. В связи с этим по записке в Политбюро ЦК за подписью секретарей ЦК и Киевского горкома партии Ельченко, Масика и председателя КГБ Голушко была образована правительственная комиссия по дополнительному расследованию, организации перезахоронения и увековечению памяти расстрелянных граждан.

Выявились достоверные свидетельства, что в местечке Быковня в 1937 году проводились расстрелы представителей украинской творческой интеллигенции — жертв Большого террора. Вопросами установления их личностей в ходе проводимого расследования активно занимались члены киевской писательской организации, если не изменяет мне память, во главе с Иваном Драчом. При раскопках одного из захоронений был обнаружен мундштук с именем Владимира Брыля. Выяснилось, что в 1937 году он работал зоотехником, характеризовался положительно, а был арестован «за вредительство в животноводстве и шпионаж в пользу Германии». Его старший брат, народный писатель Белоруссии Янка Брыль, приезжал из Минска получить в киевской прокуратуре дорогую для себя память — мундштук брата. Когда он попросил разрешения ознакомиться с материалами уголовного дела в отношении брата, ему посоветовали обратиться в КГБ. В приемной, как писал Янка Брыль, «молодой человек выслушал меня, сказал, что решить вопрос ознакомления с уголовным делом сразу нельзя, надо найти его в архиве, а это потребует нескольких дней. А мне, старику с больными ногами, не так уж и удобно поехать-приехать».

Когда мне доложили о посещении приемной белорусским писателем, я позвонил в Минск коллеге, председателю КГБ Белоруссии Вениамину Балуеву. Мы договорились о том, что уголовное дело будет отправлено непосредственно в Минск, где Янка Брыль может с ним ознакомиться. Белорусские чекисты сообщили мне домашний телефон писателя, и я сообщил ему о принятом решении. Об этом звонке он рассказывал друзьям так: «Чего не бывает в наше время! Сам председатель Комитета из Киева позвонил мне и сказал, что папка будет на днях выслана. Больше того, на прощанье он даже растрогал меня, пожелав доброго здоровья…» Я вспоминаю эти детали потому, что в 1991 году я получил от Янки Брыля почтовую бандероль с повестью о судьбе брата «Мундштук и папка. Маленькая сага». А на книге — благодарственная надпись от народного писателя. В своей повести он писал: «Душа моя снова прикоснулась к бездне ужаса, уже более спокойно, однако и вновь она скорбит, пусть себе и не смертельно… При той ужасающей массовости геноцида в одной человеческой судьбе нет ничего необыкновенного. Кроме чуда с именным мундштуком, чуда одного на сотни тысяч или на миллион. А в человеческой семье, как в маленькой капле, в душах родных — это целый мир боли».

Многие родственники репрессированных лиц интересовались в органах КГБ судьбами своих близких, обращались с просьбами ознакомиться с документами, находящимися в архивных следственных делах. В большинстве такие просьбы удовлетворялись. Но нередки случаи, когда на ознакомление со следственными делами родственников или представителей общественности сотрудники КГБ шли неохотно или отказывали по ряду причин.

В этой работе, требующей от сотрудников не только высокого профессионализма, но и нравственного обоснования принимаемых ими решений, приходилось сталкиваться с непростыми, прямо скажем, деликатными моментами. Ко мне обратилась внучка одного из репрессированных на Житомирщине с просьбой познакомиться с делом ее деда. Я мог бы поручить сотрудникам дать ответ, но как депутат от этого региона решил самостоятельно рассмотреть архивные следственные материалы и в результате отказал внучке в просьбе. И вот по какой причине. Ее дедушка, поляк по национальности, честный человек, образованный садовод, в ходе следствия в 1937 году оговорил нескольких невинных граждан, видимо, под пытками сделав показания, будто бы они состояли в одной шпионской организации. Все обвиняемые лица по этому делу погибли. Нужны ли такие печальные подробности внучке? Состоялся трудный разговор с молодой женщиной, потребовавший душевных усилий для объяснения отказа. После некоторых раздумий она согласилась с моими доводами.