Сергей Есин - Выбраные места из дневника 2002 года

18 марта, понедельник. Так бы весь день и утонул, если бы вечером не поехал вместе с В. С. в Дом кино на вечер, посвященный 50-летию выхода в свет фильма “Рим в 11 часов”.

Неужели я все помню это еще с молодости? Это, конечно, классика неореализма, но сегодня отчетливо видно, как жестко все это сделано. Реализм всегда подразумевает жесткую, почти формальную конструкцию. Во-первых, здесь — единство времени, все происходит в течение суток, во-вторых, почти полное единство места, одна декорация. И единство действия, одно событие — обломилась лестница. Каждый образ также как бы сконструирован и рассчитан инженером, и тем не менее, несмотря на все “блоки” и “подпорки”, фильм смотрится на одном дыхании — так точно очерчены социальные границы, мы узнаем стоимость десятка каштанов, стоимость газеты, ночной заработок проститутки и месячное жалование машинистки. Настоящее искусство — всегда социология. А как точен разброс социальных групп героинь!

Во время фильма почему-то размышлял о профессии сценариста. Почему все они, даже самые знаменитые, так стремятся идти по ведомству писателей, хотят во чтобы то ни стало называться писателями? А просто потому, что все эти люди при помощи одного слова, как это делает писатель, не могут выйти на конечный вариант, на продукт творчества. Габриловичу всегда будет нужен Райзман, а Райзману еще и актер с его неповторимой, конкретной человеческой палитрой чувств. Слова сценаристов должны быть накрыты, как колпаком, душой актера и мастерством режиссера.

На выходе после кино встретил Вл. Семаго. Он пришел посмотреть “Рим”, потому что считает, что современному кино необходимо что-то подобное, “диалоги должны быть посовременнее”. Значит — фильм о тотальной нищете народа.

19 марта, вторник. По телевидению передали, что ограбили квартиру дочери Собчака Ксении. Налетчики открыли металлическую дверь и похитили драгоценностей на 600 тысяч долларов. Трудно, конечно, предположить, что Ксения эти деньги заработала сама. Это наследство от градоначальника и демократа. Плата за увиденные с такой очевидностью саперные лопатки.

22 марта, пятница. В двенадцать дня в мэрии церемония вручения премии “Легенда века” Борису Васильевичу Петровскому — знаменитому хирургу и Николаю Константиновичу Байбакову — знаменитому экономисту, тому самому, который 20 лет, с 65-го года, был Председателем Госплана. Белый зал мэрии освоен уже по-другому. Стулья стоят не спинками к окнам, а как бы из угла в угол, двумя такими клиньями. На этот раз на небольших хорах наверху, которые держатся на четырех колоннах, инструментальная четверка: скрипки, альт, кажется, виолончель. Под хорами, под балкончиком, два кресла на фоне двух скрещивающихся флагов: российского и московского. Все участники церемонии заходят, как обычно, со стороны лестницы. Обстановка самая державная, тоска у нас всех по величавости. Все ждут. Наконец открываются двери, ведущие вглубь. Толпой любимцев окруженный, выходит мэр. Уже много позже, вдогон церемонии, по-свойски, как черный ангел, из тех же дверей выйдет Орфей нашего времени Иосиф Кобзон. Потом ко мне подойдет балетмейстер Брянцев, и мы с ним вспомним, как на комиссии Иосиф Давыдович предлагал в качестве “легенды” Башмета или Спивакова. Запамятовал. Помню его еще молодого, и мы тогда подумали, рано в легенду, до легенды надо дожить.

Мэр очень точно и без спрямлений обрисовал заслуги каждого. Такое ощущение, что недавняя советская эпоха уже не вызывает неприязни и отторжения, — о ней говорят, как о данности, которая улетела. Она уже не такая плохая, как еще несколько лет назад. Две легенды. Один — долгие годы был Председателем Госплана, и с его именем связаны разработки газа и нефти в Сибири, а другой — 15 лет был министром здравоохранения. Неплохое было, оказывается, здравоохранение. Приводятся цифры — в 3,8 раза за время “царствия” Байбакова вырос доход страны. Петровский сделал первую в стране пересадку почки. Байбаков был еще наркомом и министром нефтяной и газодобывающей промышленности. Так вот, природный газ в стране не добывали почти вовсе, а в 88-м году уже 815 миллиардов кубометров. Когда объявили эту цифру, я вспомнил, как нам в центр Москвы где-то в конце 50-х проводили в дом газ. Как все в этом мире связано!

Все эти цифры и вся эта подробная и доброжелательная речь мэра — я, кстати, отметил, как хорошо и толково ему пишут речи и тексты, — прозвучали обвинением сегодняшнему строю, который ничего не может, а дожевывает наше прошлое.

Потом выступили лауреаты.

Петровский говорил о необходимости помнить историю. Говорил о перевесе смертности в России над рождаемостью, о нездоровье нации. “Нельзя же проходить мимо того, что скоро мы не будем иметь здоровых учеников”.

Байбаков в такой же, как у Петровского, спокойной и уверенной манере старого человека сказал сначала, что у него 6 орденов Ленина и все ордена стран народной демократии. Говорил о должностях, которые занимал: “На этих должностях надо было много думать, прежде чем принимать решения”. Называл цифры добычи нефти и газа, когда он занимался всем этим. Подчеркнул, что на эти деньги страна и жила. Сказал, что ему обидно, что те показатели, которые были, сейчас неуклонно снижаются. В конце речи сказал так: “Дай Бог всем 100 лет жизни. Если мало будет, то — продлю”.

Поили шампанским. Я, как и сидевший рядом со мной Ульянов, от шампанского, которым обносили, отказался. Я спросил: “Михаил Алексеевич, отказываетесь потому, что, когда выпьете, плохо работается?” — “Да, работается тогда плохо”.

27 марта, среда. Еще когда грузился в вагон, отправляясь на конференцию в Нижний Новгород, на подходе сразу заметил, что в небольшой очереди, как раз передо мной, стоит Анатолий Игнатьевич Приставкин. Не стал окликать, но утром, выходя из вагона, увиделись. У каждого из нас разные дела. Но я по своей мстительной привычке все же вспомнил, что накануне в моем семинаре занималась одна его студентка, которая жаловалась и от своего имени, и от имени своих товарищей на то, что они редко видят своего мастера. Будет случай, обязательно скажу ему об этом.

Два блока событий. Первое: экскурсия по музеям. Домик Каширина. Квартира Горького.

В этот раз у меня была возможность оглядеться по сторонам возле домика Каширина. Зашел в мастерскую, увидел эти три котла, в которых красили ткань. Как-то со всей стереоскопичностью увидел весь этот быт. Наверное, это один из лучших литературных музеев детства писателя. У меня одна лишь аналогия — дом Прустов в Комбре — здесь опять бабушка, утешение.

Недалеко от домика Каширина стоят две безобразные девятиэтажные блочные башни. Каким же нужно было обладать идиотизмом и внутренней черствостью, чтобы разрешить это строительство! Там, где надо было охранять даже воздух, строят эти безобразия. Впрочем, надежда есть — ведь ломают же новый “Националь” в центре Москвы!