Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Вскоре к ним присоединилась новая «свитная» фрейлина графиня Ольга Федоровна Гейден, а затем, незадолго до начала войны, еще и графиня Зинаида Менгден – сестра кавалергардов.

Ввиду довольно частых недомоганий князя Шервашидзе в последние годы его иногда заменял, переселясь для этого во дворец, секретарь Ее Величества, писатель и поэт граф Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов.

Кроме этих лиц, нередко гостили в Гатчине бывшая фрейлина государыни, княгиня Александра Александровна Оболенская, рожденная графиня Апраксина, бывшая воспитательница Ее Величества m-elle de Lescailles (де Лескаль. – О. Б. ) и сын (или внук) поэта Павел Васильевич Жуковский, очень недурной художник. Он пользовался большим расположением покойного императора Александра III и по старой памяти любил приезжать в Гатчину.

Состоящим при моем великом князе, должность которого я вскоре затем занял, был генерал Димитрий Яковлевич Дашков (умер в Петербурге в 1928 году), бывший лицеист и кавалергард, брат известного собирателя гравюр Павла Яковлевича Дашкова.

До князя Шервашидзе, бывшего раньше тифлисским губернатором, с которым государыня познакомилась в Абас-Туман у больного цесаревича Георгия Александровича 31, состоящими при Ее Величестве были князь Михаил Михайлович (автор ошибается, имеется в виду Иван Михайлович Голицын. – О. Б. ) Голицын и генерал-адъютант князь Анатолий Владимирович Барятинский. (Автор имеет в виду Владимира Анатольевича Барятинского. – О. Б .).

Князь Шервашидзе долгое время являлся единственным лицом мужской свиты государыни. Впоследствии одновременно с ним на такую же должность был назначен генерал свиты Николай Дмитриевич Оболенский («Котик»), управлявший раньше кабинетом Его Величества. Князь Оболенский оставался недолго – он скончался внезапно на одном из петербургских благотворительных базаров, и его неожиданная кончина очень огорчила государыню.

Из лиц свиты, принадлежавших к прежним царствованиям, я еще застал обер-гофмейстерину княгиню Марью Михайловну Голицыну, бывшую фрейлину императрицы Марии Александровны, графиню Александру Андреевну Толстую, тетку поэта графа Алексея Толстого, бывшую воспитательницу единственной дочери Александра II великой княгини Марии Александровны.

У нее мне приходилось бывать лишь в ее квартире в Зимнем дворце, так как в Гатчину при мне она никогда не приезжала. Я вспоминаю с особенно теплым чувством эту милую старушку, с такой готовностью переносившую меня своими рассказами в далекую жизнь минувших царствований. Она была живым и лучшим воплощением той эпохи, со всеми ее привлекательными особенностями в манерах, радушии и оттенках речи, которые – увы! – уже неповторимы в наше стремящееся к упрощению и уже совсем не изящное время.

Я не знаю, будут ли когда-либо напечатаны ее воспоминания, которые она так упорно писала вплоть до самой своей кончины 32. Ее наблюдательность, вдумчивость и ясность ума заставляют горячо желать, чтобы эти страницы прошлого сделались известными широкому кругу читателей…

Нередко бывали в Гатчине, приезжая со своими дворами, фрейлина великой княгини Ксении Александровны София Димитриевна Евреинова, адъютант великого князя Александра Михайловича моряк Н. Ф. Фогель, фрейлина великой княгини Марии Александровны Эдинбургской… и фрейлина королевы греческой г-жа Сапунзаки.

По старому немецкому обычаю были и при нашем дворе у каждой императрицы по своей камер-фрау. Несмотря на такое придворное «звание», сравнивавшее их как будто с дворцовою прислугою, это были дамы из хороших дворянских семей, очень развитые, обладавшие знанием общества и хорошим домашним воспитанием. На их ответственности было хранение драгоценностей императрицы и исполнение поручений по разным личным заказам и покупкам. Положение их – между дворцовой прислугой к «свитой», – несмотря на весь их такт, было все же, вероятно, не особенно приятно для самолюбия. Они имели и особый придворный экипаж, но с кучером и лакеем, одетыми не в придворную ливрею.

У императрицы Марии Федоровны камер-фрау долгое время была премилая старушка Фон-Флотова – мать витебского губернатора, а после ее кончины г-жа Фон-Стрезова, вдова преображенца. У императрицы Александры Федоровны эту должность все время занимала г-жа Герингер.

Вот все те лица, с которыми мне очень часто приходилось встречаться в Гатчинском дворце и о которых я сохраняю самое лучшее воспоминание. Все они относились ко мне очень радушно; со многими из них я сошелся очень близко, и не только благодаря сближавшим нас невольно своеобразным мелочам совместной дворцовой жизни, но и по другим также общим нам интересам.

Ближайшими моими соседями по помещению были князь Шервашидзе, генерал Дашков и очень часто граф А. А. Голенищев-Кутузов; редкий день в свободное время мы не собирались друг у друга, чтобы поговорить о том, что нас особенно занимало.

Все они были далеко не заурядные люди, с большим жизненным опытом, очень начитанные и большие ценители старинного искусства во всех его проявлениях. У князя Шервашидзе было большое собрание исторических портретов и миниатюр, а у графа Голенищева-Кутузова несколько прекрасных картин старинных мастеров.

Я с удовольствием вспоминаю эти наши тогдашние беседы и споры на всевозможные темы, в числе которых исторические как то невольно преобладали – все мы недолюбливали наше текущее время, и сравнение с более красивым и менее материальным прошлым всегда было не в пользу первого, несмотря на очень большую разницу как в возрасте, так и в характере собеседников.

Граф Кутузов был один из тех немногих современных писателей-поэтов, с которыми мне приходилось довольно часто встречаться. В то время он закончил свой роман «Даль зовет» и замышлял его продолжение «Бог зовет» 33. В его присутствии история и политические злобы дня отступали большей частью на задний план, к проблемам человеческого духа мы тогда отводили и наше посильное понимание, и порою наши горячие споры…

У брата Димитрия Яковлевича Дашкова – Павла Яковлевича, я также бывал довольно часто во время моей работы по писанию истории полка, порученной мне моими полковыми товарищами 34. Бывать у него для меня всегда являлось большим удовольствием. Павел Яковлевич был не только непревзойденный знаток в той области, которой он себя посвятил, но и являлся теперь уже вряд ли повторимым типом настоящего, просвещенного русского барина, полного радушного гостеприимства и той доброжелательной простоты обращения, с которыми он относился даже к мало ему известным людям. Двери его дома всегда были широко открыты для всякого, кто хоть немного интересовался искусством, историей или литературой. Переступая порог его кабинета, каждый вновь прибывший сразу начинал себя чувствовать «как дома» и почти независимым от хозяина.