Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

О Михаиле Александровиче, которому он был предан и любил его, он старался не говорить и не высказывал никаких предположений о готовящейся для него роли регента наследника цесаревича».

Последняя фраза звучит как будто некоторым упреком в моей, столь ненужной тогда, как казалось ему, не откровенности.

Но о чем мог я говорить, когда все уже совершилось.

Говорить с другими, хотя бы и друзьями по свите, о тех недоумениях, тревогах и упреках, которые меня в то время наполняли, я не мог: они касались близко интимной стороны отношений, возникших между братьями после брака великого князя Михаила Александровича с г-жей Вульферт, и об этом я мог говорить только с ними одними.

Не мог, вернее, не хотел напоминать другим и о тех государственных актах, изданных в связи с этим, не перестававшим меня глубоко удручать браком.

Мне невольно вспоминались тогда эти манифесты, налагавшие над лицом и имуществом Михаила Александровича не только опеку, но и отнимавшие от него право и обязанность быть правителем государства до совершеннолетия наследника цесаревича. Последняя мера в то время приветствовалась всеми как особенно необходимая 48.

Опека, правда, год назад была снята, но манифест об устранении великого князя от управления государственными делами все же оставался в полной силе вплоть до псковских дней 49.

Вспоминалось мне и особенно настойчивое в свое время требование государя, чтобы Михаил Александрович подписал после своего брака отречение навсегда от всех своих прав на престол.

Обо всем этом, правда, было опубликовано во всеобщее сведение, об этом знали все и почти все такое распоряжение государя одобряли, а в Пскове о нем забыли. Но и государь, и Михаил Александрович слишком были мне близки и дороги как люди, чтобы об этой выявлявшейся тогда особенно резко непоследовательности я мог бы напоминать другим.

Выбор государя действительно остановился на человеке, не только менее всех подготовленном для управления государством, но и менее всех желавшем возведения на трон, а по обстоятельствам его личной жизни уже заранее призвавшем себя к такому возвеличению неподходящим.

Я действительно искренне продолжал любить Михаила Александровича и от поспешного, связанного, как я понимал, с некоторым огорчением решения государя о передаче ему престола не ждал для великого князя ничего хорошего.

Положение его было не только трудным, но для его чуткого, религиозного и благородного характера было бы и прямо невыносимым.

Оставаясь на престоле, он всегда бы чувствовал, что своему «возвышению» и почету он обязан не чему иному, как лишь подлости и измене, проявленной над его братом.

Будучи даже конституционным монархом, ему было бы противно править и работать с людьми, замешанными в заговорах.

Мне всегда поэтому была понятна искренняя привязанность мягкого по натуре Александра I к Аракчееву, жестокому, тупоумному, но не замешанному в заговорах и предательстве своего императора.

Положение Михаила Александровича было еще трудным и потому, что ему не на кого было бы с доверием опереться.

Даже сам закон и учреждение об императорской фамилии, которым он при своем совершеннолетии присягал, были бы против него.

Люди, заставившие государя отречься, и превратив самодержца этим актом в обыкновенного человека, могли, ссылаясь на эти законы, совершенно не считаться с государственными распоряжениями ставшего уже частным лица и не признавать «назначенного» им «самовольно» нового императора.

Многочисленные же верные присяге люди, понимавшие всю ее святость и присягавшие «законному наследнику», неминуемо должны были бы вступить в сделку со своею совестью, ибо законный наследник был для них один – цесаревич Алексей Николаевич, а он никого не освобождал, да и не мог освобождать до своего совершеннолетия, от данной в его пользу присяги.

Так, в общем, и оказалось в действительности.

Не прошло и нескольких часов после передачи престола государем, как Родзянко от имени «всех» заявил генералу Алексееву, что «кандидатура великого князя как императора ни для кого не приемлема и потому возможна (?!) гражданская война» 50.

Отказ Михаила Александровича от принятия престола меня, повторяю, поэтому совершенно не удивил. Я знал хорошо скромную, непритязательную, безусловно, не честолюбивую натуру великого князя, при котором я долгое время был единственным адъютантом.

Меня связывали с ним вплоть до его брака самые искренние, откровенные дружеские чувства, имевшие начало еще в его ранней молодости, в семье моей жены. О нем я очень подробно уже сказал в моих воспоминаниях о моей придворной службе.

Меньше всего он желал вступления на престол и еще будучи наследником тяготился своим «особенным» положением.

Он не скрывал своей радости, когда с рождением у государя сына он становился, по его словам, «менее заметным».

– Ах, Анатолий Александрович, – говорил он мне через несколько часов после этого события, – если бы вы знали, как я рад, что больше не наследник. Я всегда понимал, что к этому не гожусь, да и не подготовлен… Никогда я этого не любил и не желал.

Говорил он это и впоследствии не раз, искренно высказывая то, что у него постоянно бывало на душе и что я считал у него основным и глубоким.

Правда, под влиянием нашептываний со стороны он порою как будто противоречил на словах самому себе. Но это у него бывало лишь в юношеском возрасте и выражалось обыкновенно в шутливой добродушной форме, как бы посмеиваясь над людьми, внушавшими ему обиду.

Так, он казался как будто раздраженным на то, что, объявив его «запасным» наследником, ему не дали одновременно титула «цесаревича» и не назначили ни шефом л. гв. Атаманского полка, ни шефом всех казачьих войск, что бывало всегда принадлежностью всех российских наследников престола.

Не отказался он, несмотря на все требования государя, и от всех своих прав на престол после женитьбы на г-е Вульферт.

Во всех этих случаях на него влияли умелые «соболезнования» других, а в последнем лишь тактические соображения – надежда на уменьшение наказания.

Но все это не могло все-таки влиять настолько, чтобы он мог поступиться в конце концов своими задушевными намерениями.

Уже сама его женитьба показывает, что в вопросе о престоле он решил бесповоротно сжечь все свои корабли.

Я почти убежден, что если бы учредительное собрание состоялось и избрало бы его все-таки на царство, он отказался бы в пользу другого, не переставая и тогда считать предложенную ему честь и власть лишь «несносным препятствием, мешающим ему жить так, как живут все люди».

Отказался бы, пожалуй, и потому, что всегда считал внутри себя всякие мятежные собрания, хотя бы учредительные, и все парламенты далекими от настоящего голоса народа.