Владимир Ленин (Ульянов) - Полное собрание сочинений. Том 4. 1898 — апрель 1901

Школы. Учреждены целых три школы. И притом какие школы! Низшая школа скотников в имении его императорского высочества великого князя Петра Николаевича при селе Благодатном. Что села великих князей все должны быть благодатные, – в этом я давно уже не сомневался. Но теперь я не сомневаюсь и в том, что просвещением младшего брата могут искренно и от всей души интересоваться и увлекаться даже самые высокие персоны. Далее: утверждены уставы Дергачевской сельской ремесленной учебной мастерской и Асановской низшей сельскохозяйственной школы. Жаль, что у нас нет под руками никакого справочника, чтобы посмотреть, не принадлежат ли каким-нибудь высоким персонам и эти благодатные села, в которых с такой энергией культивируется народное образование и… помещичье хозяйство. Впрочем, я утешаю себя тем, что подобные справки не входят в число обязанностей статистика.

Вот и все узаконения, выражающие «попечения правительства о народе». Группировку я производил, как видите, по самым льготным принципам. Почему, например, общество хмелеводства не есть коммерческое общество? Только разве потому, что там иногда, может быть, говорят не об одной коммерции? Или школа скотников – кто ее, собственно говоря, разберет, действительно ли это школа или только усовершенствованный скотный двор?

Остается последняя группа узаконений, выражающих попечение правительства о самом себе. Сюда относится втрое большее число узаконений (22), чем то, которое мы отнесли к двум предыдущим рубрикам. Здесь – ряд административных реформ, одна другой радикальнее: переименование селения Платоновского в селение Николаевское; изменение уставов, штатов, правил, списков, времени открытия заседания (некоторых уездных съездов) и проч.; увеличение содержания повивальным бабкам, состоящим при частях войск Кавказского военного округа; определение размера денежного отпуска на ковку и лечение строевых казачьих лошадей; изменение устава частной торговой школы в Москве, правила о стипендии имени надворного советника Даниила Самуиловича Полякова в Козловском коммерческом училище. Я не знаю, впрочем, правильно ли я классифицировал сии последние узаконения: действительно ли они выражают попечение правительства о самом себе, а не о торгово-промышленных интересах? Прошу снисхождения у читателя – ведь это первый опыт статистики узаконений; до сих пор никто не пытался еще возвести эту область знания на степень строгой науки, – никто, не исключая даже профессоров русского государственного права.

Наконец, одно узаконение должно быть выделено в особую самостоятельную группу как по своему содержанию, так и потому, что это – первое мероприятие правительства в новом столетии: «об увеличении площади лесов, предназначенных для развития и улучшения императорской охоты». Великий дебют, достойный великой державы!

Теперь надо подвести поверочный итог. Статистика без этого не обходится.

Полсотни узаконений и распоряжений, посвященных отдельным торгово-промышленным компаниям и предприятиям; два десятка административных переименований и преобразований; два вновь созданных и три реформированных частных общества; три школы, приготовляющие помещичьих служащих; шесть городовых и два конно-полицейских урядника при заводах. Можно ли сомневаться, что столь богатая и разносторонняя законодательно-административная деятельность гарантирует нашему отечеству быстрый и неуклонный прогресс в XX веке?

Минуло сорок лот со времени освобождения крестьян. Вполне естественно, что наше общество с особенным одушевлением празднует день 19-го февраля – день падения старой, крепостной России, начало эпохи, которая сулила народу свободу и благосостояние. Но не надо забывать, что в хвалебных речах празднующих, наряду с искренней враждой к крепостничеству и всем его проявлениям, есть масса лицемерия. Насквозь лицемерна и лжива та оценка «великой» реформы, которая стала у нас ходячей: «освобождение крестьян с землей при помощи государственного выкупа». А на самом деле это было освобождение крестьян от земли, потому что от тех наделов, которыми в течение веков владели крестьяне, были сделаны громадные отрезки, а сотни тысяч крестьян были совсем обезземелены – посажены на четвертной или нищенский надел {123}. На самом деле, крестьяне были ограблены вдвойне: мало того, что у них отрезали землю, их заставили еще платить «выкуп» за оставленную им и всегда бывшую в их владении землю, и притом выкупная цена земли была назначена гораздо выше действительной ее цены. Сами помещики десять лет спустя после освобождения признавались перед правительственными чиновниками, исследовавшими положение сельского хозяйства, что крестьян заставили платить не только за свою землю, но и за свою свободу. И, взявши выкуп за личное освобождение, крестьян все же не сделали свободными людьми: их оставили на двадцать лет временнообязанными {124}, их оставили – и они по сию пору остаются – низшим сословием, подлежащим розге, платящим особые подати, не смеющим свободно выйти из полукрепостной общины, свободно распорядиться своей землей, свободно поселиться в любой местности государства. Не о великодушии правительства свидетельствует наша крестьянская реформа; напротив, она является величайшим историческим примером того, до какой степени изгаженным выходит всякое дело из рук самодержавного правительства. Под давлением военного поражения, страшных финансовых затруднений и грозных возмущений крестьян, правительство прямо-таки вынуждено было освободить их. Сам царь признался, что надо освобождать сверху, пока не стали освобождать снизу. Но, взявшись за освобождение, правительство сделало все возможное и невозможное, чтобы удовлетворить алчность «обижаемых» крепостников; правительство но остановилось даже перед такой гнусностью, как подтасовка людей, призванных осуществить реформу, – хотя эти люди были призваны из числа дворян же! Мировые посредники первого призыва были распущены и заменены людьми, не способными отказать крепостникам в объегоривании крестьян и при самом размежевании земли. И великая реформа не могла быть приведена в исполнение без помощи военных экзекуций и расстреливания крестьян, отказывавшихся принимать уставные грамоты {125}. Не удивительно, что лучшие люди того времени, сдавленные цензурным намордником, встретили эту великую реформу проклятьем молчания…

«Освобожденный» от барщины, крестьянин вышел из рук реформатора таким забитым, обобранным, приниженным, привязанным к своему наделу, что ему ничего не оставалось, как «добровольно» идти на барщину. И мужик стал обрабатывать землю своего прежнего барина, «арендуя» у него свои же отрезные земли, подряжаясь зимой – за ссуду хлеба голодающей семье – на летнюю работу. Отработки и кабала – вот чем оказался на деле тот «свободный труд», призвать на который «божие благословение» приглашал крестьянина манифест, составленный попом-иезуитом.