Константин Лапин - Подснежник на бруствере

Ребятам пришлось пережить немало неприятных минут на стрельбах: наши показатели были выше. А ведь их школа славилась своими традициями, ее окончили такие знаменитые снайперы, как Герои Советского Союза Зайцев, Пчелинцев и другие.

Какое ликование у нас поднялось! Многие девушки-отличницы получили почетные грамоты ЦК ВЛКСМ, а лучшим из лучших — среди них были Саша Шляхова и Клавдия Прядко — вручили именные снайперские винтовки. На металлических пластинках, привинченных к прикладам новеньких винтовок, выгравировали имена наших подруг. Это была большая честь!

Учение кончилось, начали укомплектовывать первую фронтовую роту. Все с нетерпением ждали списков, а когда они, наконец, были вывешены, каждая курсантка прежде всего искала свою фамилию. Себя я нашла в списке младших командиров… оставляемых в кадрах школы.

У меня потемнело в глазах от набежавших вдруг слез. Давно велись разговоры о том, что я неплохой командир отделения. Да, я освоила строевую службу, метко стреляла, а команду подавала так четко, что иной строевик мог позавидовать! Да, в школу приходят все новые девушки, и кто-то из нас, обученных, должен заниматься с ними: мужчины нужнее на фронте. Но как, как я могу остаться, если едут мои подруги, причем едут на тот самый Калининский фронт, где погиб мой дядя?!

Подаю рапорт лейтенанту Алмазову — отказ. Иду к командиру роты — то же самое. Что ж, придется обращаться к майору Никифоровой, уж она-то поймет меня, поддержит.

Все мы, курсантки, любили и уважали начальника политотдела школы майора Екатерину Никифоровну Никифорову. Всегда спокойная, приветливая, ровная со всеми, она относилась к нам почти по-матерински. И называли мы ее — между собою, конечно, — матерью. Случится у кого-нибудь беда или неприятность, скажем, получит девушка плохие вести из дому — первым делом идет к Екатерине Никифоровне. «Мать» не только успокоит, приласкает, но и напишет, куда нужно, от имени командования школы, чтобы тыловые организации помогли семье курсантки.

В штабе полно старших офицеров, а я от волнения не вижу никого, обращаюсь прямо к майору Никифоровой. Покачав головой, она показывает глазами на подполковника, начальника школы. Тот сурово выслушал меня и отказал. Снова, теперь уже с полными слез глазами, поворачиваюсь к «матери».

Видно, что-то, кроме слез, увидела Никифорова в моих глазах. Вполголоса объяснила подполковнику, почему я так стремлюсь на Калининский фронт, подсказала замену. Кончилось тем, что начальник школы, поколебавшись, дал согласие. От радости я благодарю не его, а Екатерину Никифоровну, причем не по уставу, многословно, от всего сердца. Не вышла — пулей вылетела на улицу.

— Еду! Еду! Еду!

Подруги, ждавшие меня у входа в штаб, от радости подняли визг. Зато во взводе на меня смотрели, как на отступницу: одна изо всех вне очереди попала во фронтовую роту. Большинство завидовало мне, кое-кто удивлялся:

— Куда спешить-то?.. Навоюемся еще, успеем…

Нас, «фронтовичек», отделили от остальных курсанток. Однако в нашей жизни мало что изменилось. Разве только чаще, чем другим, нам читали лекции о международном положении, моральном облике советского человека и природе героизма, о том, как мы, девушки, должны держать себя на передовой. В конце концов нам порядком надоело слышать одно и то же, с трудом мы коротали дни, мечтая о скорейшей отправке на фронт.

Настал день, когда нас распределили по снайперским парам. Снайперы воюют вдвоем бок о бок: один ведет наблюдение — другой стреляет. Ранят одного — второй прикроет огнем, вынесет с поля боя. В засаде ли, в бою, на отдыхе — снайперская пара — это одно целое! Как много зависит от взаимного понимания, когда без слов, по одному жесту или взгляду ты знаешь, чего хочет от тебя напарница. Человека, с которым делишь нелегкую солдатскую долю, с кем вместе смотришь смерти в глаза, нужно хорошо знать, уважать и любить.

За месяцы учения и жизни в школе не все мы, конечно, успели досконально узнать друг друга. Вот, казалось бы, земляки должны держаться вместе. Наши украинки Прядко и Шляхова были отличным тому примером. Наедине они разговаривали между собой на родной мове, вполголоса пели украинские песни, подолгу шептались перед сном, лежа рядом на нарах.

Мы же, пять пермячек, хотя и приехали вместе в школу, но очень скоро разошлись в разные стороны, вернее, каждая завела себе подругу по душе. Во фронтовой роте я сдружилась с Клавой Маринкиной из Златоуста. На три года старше меня, она выглядела малышкой: ростом пониже, чем я, хотя и поплотнее. Лицо у Клавы чистое, белое, с румянцем, волосы темно-русые, глаза небольшие, карие. Мне нравились ее покладистость и скромность, всегдашнее спокойствие. Сближало нас и то, что обе с Урала, рано потеряли отцов, любили своих матерей. Мы договорились с Клавой быть в одной паре, мечтали, как дружно заживем вместе на фронте.

И вдруг… Приказом в напарницы мне назначили Зою Бычкову из первого взвода. Почему? За что такая несправедливость? Не хочу сказать, что Зоя плохая девушка, — просто мы по характеру слишком разные. Я стала решительно отказываться от Зои, та — в слезы: с нею, как выяснилось, никто не хочет быть в паре. Девушки успокаивают ее, говорят мне:

— Ты несправедлива к Зое! Нельзя замечать одни недостатки, у Зои немало достоинств — и веселая она, и добрая, и заводная. Еще привыкнете друг к другу, стерпится — слюбится!

— А если я не хочу терпеть? Если мы во всем, во всем разные?

В наступление переходит наша «тяжелая артиллерия».

— Ты же умница, Люба, все понимаешь! — терпеливо внушает мне Клавдия Прядко. — В средней школе физику учила? Не помнишь разве: разноименные заряды притягиваются.

— Хорошо тебе, Клавдия, говорить, когда ты в паре с Сашенькой. Давай меняться! Ну?

Прядко замолчала, настолько, видно, ее огорошило мое предложение.

Иду к майору Никифоровой, уж она-то поймет, поддержит. Серые глаза Екатерины Никифоровны точно ледком подернулись, в голосе появилась непривычная сухость.

— Ефрейтор Макарова, вы не захотели остаться в школе — я поняла вас, поддержала. Как младший командир, вы являетесь первым воспитателем воинов — почему же вы не хотите помочь своей напарнице стать настоящим бойцом? Можно ли в такую минуту, перед отправкой на фронт, портить настроение подруге?

И девчата считали меня придирой, продолжали утешать расстроенную Зою. Только о моем настроении никто не подумал…

Лейтенант Алмазов одобрил мое решение ехать на фронт.

— Молодец, Люба, я знал: иначе вы не могли поступить!