Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

Товарищ министра слово своё сдержал — в качестве «поощрения» приставил к Секридову доверенного человека — молчаливого Терентьева, так что догляд теперь был двойной.

— Семён, сотрудники ваши в квартиру Распутина вхожи? — спросил Белецкий у Секридова.

— Когда как. В большинстве своём — нет.

— Отчего же?

— Да не любит нас Распутин, — не стал темнить Секридов, — считает, что мы за ним следим. А я ему доказываю — не следим, а охраняем.

— Ну и как, Распутин это понимает?

— Не очень. Вот если на него кто-нибудь соберётся с покушением, а мы это предотвратим — тогда у него к нам будет больше веры, а так, — Секридов приподнял плечи, — и колобком к нему подкатывались, и бубликом, и сыром — бесполезно.

— Ладно, я попробую вам помочь, — подумав, сказал Белецкий, — я переговорю с Распутиным. Но даже если я не успею переговорить с ним, два ваших человека в день именин должны находиться в квартире Распутина. Кровь из носу — должны! Понятно?

— А если он нас не впустит?

— Постарайтесь, чтобы впустил.

Десятого января Белецкий приехал на автомобиле к Распутину с подарками. Распутин расчувствовался чуть ли не до слёз — подарки были дорогими, не оценить их было нельзя.

— А где Хвостов? — спросил Распутин.

— Нет его. Уехал. Будет в Петрограде только через три дня.

— Ах ты, дорогой мой Степан Петров, — Распутин полез к Белецкому с поцелуями, — родной ты мой... Если бы ты знал, как я тебя уважаю! Ты должен выпить со мною стопку водки.

— Не могу, Григорий Ефимович, я на службе.

— Обидишь, ваше высокопревосходительство, — сказал Распутин, но радость в его голосе не пропала, продолжала звенеть, будто золото, и Белецкий понял: Распутин не обидится.

— Ей-богу, не могу. Ну, если... — Белецкий заколебался, — если только маленькую стопочку, не садясь за стол... Здесь же, в прихожей, чтобы не причинять неудобств.

— В прихожих, милый, пьют только дворники.

— Неправда. Городовые тоже пьют. А я, Григорий Ефимович, как вы понимаете, к городовым имею самое прямое отношение.

— Только звание у тебя, милый, для городового великовато будет.

— Я — большой городовой.

— Это хорошо, что ты не хочешь обидеть меня, — Распутин одобрительно похлопал Белецкого по плечу. — Папа с мамой мне телеграмму прислали. — Он достал из кармана телеграфный бланк, показал Белецкому с гордым видом: — Видишь, поздравляют.

Белецкий молча наклонил голову.

— Скоро у меня народ соберётся, на завтрак, — сказал Распутин. — Аннушка приедет, хромоножка моя бесценная, кое-кто ещё... Оставайся на завтрак!

— Не могу, Григорий Ефимович, — служба-с! — Белецкий сделал многозначительное лицо. — Не могу.

— Жаль! А за подарки — спасибо. За то, что приехал, — спасибо. Я это буду помнить всегда.

Дуняшка проворно выметнулась из кухни, держа в руках небольшой металлический поднос. На нём стояла стопка с холодной водкой, в гранёный стакан была налита мадера, в блюдце было положено несколько кусочков чёрного хлеба, больше ничего на подносе не было. Белецкий взял стопку водки, молча чокнулся с Распутиным, залпом выпил. Распутин так же залпом выпил мадеру.

— Да, Григорий Ефимович, чуть не забыл, — Белецкий поставил стопку на поднос, отщипнул от скибки чёрного хлеба кусочек, с удовольствием понюхал его, — сегодня в вашей квартире будут находиться два моих человека.

— Это ещё зачем?

— Ваше дело — радоваться жизни, праздновать именины, наше дело — охранять вас.

— Ну а легавые мне в квартире зачем? — Распутин недобро сощурился.

— Есть у меня кое-какие сведения... Думаю, что вам угрожает опасность.

— И с чем это связано?

— И с чем, и с кем. С Христианией, с человеком, знающим вас, и-и... с моим шефом.

— С Хвостовым? — Распутин помрачнел. — Значит, всё-таки переметнулся? Продал меня? Отблагодарил за то, что я его министром сделал?

— Выходит, не того человека сделали министром, Григорий Ефимович.

— Вот гад!

— В общем, пока ничего не могу вам сказать, но поберечься надо. Думаю, что скоро у меня на руках будут кое-какие бумаги и я смогу продемонстрировать вам свою личную преданность.

Распутин выругался, потом пытливо глянул на Белецкого.

— Ладно, — сказал он, — в тебя верю. Давай сюда своих филёров, пусть посидят в прихожей, постерегут... Действительно, мало ли что... Только чтоб, — «старец» выразительно щёлкнул себя по горлу, — этим делом особо не увлекались. Ни-ни чтоб...

— Будет ни-ни, — пообещал Белецкий и уехал.

Белецкий был доволен: с одной стороны, со «старцем» всё будет в порядке, а раз с ним всё будет в порядке, то то же самое будет и с самим Белецким, а с другой стороны, филёры подробно доложат ему, о чём говорили на завтраке, на обеде и вообще, что происходило на квартире Распутина.

Завтрак начался в двенадцать часов дня. Хозяин «Виллы Роде» накрыл Распутину стол за свой счёт. Вырубова приехала, одетая во всё тёмное, с бледным лицом и большими скорбными глазами. Гремя костылями, подковыляла к «старцу» и поцеловала ему руку.

Распутин усадил её за стол. Сказал:

— Только тебя и ждём, Аннушка!

Следом за Вырубовой в дом внесли именинный пирог.

Утренних гостей было не много, из всех в этот раз выделялся некто Мудролюбов — человек, умеющий хорошо и толково говорить. Другими достоинствами он не обладал, и в распутинской хронике упоминаний о нём больше нет. Мудролюбов и произнёс на завтраке длинную восторженную речь о том, что Распутин — это большой человек, представитель российского народа и теперь благодаря ему царь с царицей хорошо знают, чем живёт простой человек. В руке Мудролюбова подрагивала стопка с холодной водкой, в другой была зажата вилка с куском осетрины.

Вырубова холодно, чуть прищурившись, смотрела на оратора — он ей не нравился. Ни внешностью своей, ни патетической, лишённой живых слов речью, ни тем, что держал вилку с куском рыбы — это была вообще вещь совершенно недопустимая. Словно бы солдат, приехавший с фронта, забывший там, что такое жизнь и как надо себя вести в обществе, был этот Мудролюбов, а не столичный оратор. Мудролюбов произнёс тост, все выпили, Вырубова едва пригубила.

— Что так, Аннушка? — ласково обратился к ней Распутин. Смазанные свежим репейным маслом волосы его влажно блестели.

— Не могу, — тихо ответила Вырубова, — неважно себя чувствую.

— Может, тебя малость подлечить? Как и в прошлые разы?

— Может, — Вырубова согласно наклонила голову: она помнила целебные наговоры «старца», то, как он вытащил её с того света год назад. Если бы не Распутин, она давно бы сгнила на кладбище в фамильном склепе. Повторила прежним тихим голосом: — Может...

Из всех гостей, присутствовавших на завтраке у Распутина, Вырубова интересовала Белецкого больше всего, именно её голос старались уловить в то утро два филёра, скромно расположившихся в прихожей, Терентьев и Секридов: ведь через Вырубову Белецкий мог получить прямой выход к.царице, а через царицу — к самому Николаю. Но Вырубова говорила мало, пробыла у Распутина недолго и откланялась с прежним скорбным видом.