Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

— Дуняш, ты вначале спроси, кто там, а потом открывай, — просипел Распутин. — Поняла?

Он забыл о том, что внизу находятся филёры, которые всякого идущего подробно допрашивают, кто он и куда идёт, и если направляется к Распутину, то зачем, — и вряд ли филёры пустят в квартиру убийц с бомбой, — у него всё вылетело из головы, во рту прочно поселился крепкий навозный вкус, и навозом здорово пахло кругом, в ушах звенело, затылок наполнился чугунной тяжестью.

«Племяшка» без всяких расспросов открыла дверь, в прихожей раздался женский щебет, и Распутин облегчённо вздохнул: это не убийцы!

Через минуту в комнату заглянула раскрасневшаяся с мороза, красиво и дорого одетая Галина с сияющими глазами и ликующей улыбкой.

— А, малоросска! — обрадованно проговорил Распутин. — Давненько я тебя не видел. Пропала чего-то.

— В Харькове была, Григорий Ефимович, два дня всего, как вернулась.

— И что там, в Харькове?

— Там всё в порядке, не то что в Петрограде... Тут мимо солдат пройти нельзя, обязательно норовят юбку задрать.

— А ты по мордасам!

— Как же по мордасам, когда у них ружья? А вдруг выстрелят?

— Охо-хо, надоела эта война... Говорю, говорю нашему папе: немца не перебороть, он сильнее, пора кончать войну, а папа не слушается, ведёт себя как маленький.

— Маленький, да удаленький, — громко и весело засмеялась Галина. — Нутрячок называется.

— Ложись рядом со мною, — Распутин хлопнул рукой по полу, — по-моему, в тебя бес проник, пока ты отсутствовала.

— Бес не бес, а кто-нибудь, может, и проник. Нутрячок! — Галина снова засмеялась.

— Ложись, кому говорю! — сказал Распутин и вторично хлопнул ладонью по прохладному, плохо подметённому полу.

— Странно как-то, пришла в гости, а мне сразу: ложись на пол! Может, я его вначале подмету?

— Не надо! Всё тут естественно, всё от Бога, и грязь, она тоже от Бога. Она кому-то нужна, а раз нужна, то, значит, Он её и создал. Эта грязь святая, не пристаёт. — Распутин приподнялся, вновь наложил на донышко полотенце и с кряканьем, будто рубил дерево, ударил кулаком. Вторая пробка оказалась слабее первой, вылетела с тугим влажным звуком, мадера густой душистой струёй выплеснулась на пол.

Распутин ахнул, распластался на полу, зачмокал губами, слизывая разлившееся вино.

Галина, не выдержав, захохотала.

— Это надо же! — переведя дыхание, огорчённо воскликнул Распутин. — Вот невезуха — такое вино разлил! — Кончив схлёбывать мадеру с пола, приподнял голову и зло, снизу вверх посмотрел на Галину. — Бес в тебе сидит. Ай какой здоровый бес в тебя забрался! Если я сейчас не выгоню его, он тебя очень скоро в больницу отправит.

— Лечить, значит, собрался, Григорий Ефимович? — не прерывая звонкого заразительного смеха, поинтересовалась Галина. — О здоровье моём печёшься?

— Пекусь!

— Лечить собрался?

— Собрался.

— А если завтра?

— Завтра может быть поздно, завтра бес может съесть тебя всю целиком, понятно? Ложись! — Распутин вновь громко ударил ладонью по полу. — Кому сказали!

Он так глянул на Галину, такой таинственный огонь засверкал у него в глазах, что малоросска неожиданно потускнела и сникла, на лице её появилась покорность, рот обвял, сделался менее ярким, и она послушно опустилась на пол рядом со «старцем».

Тот зарычал задушенно, страстно, пьяно, ухватил Галину за плечи, повернул к себе, прошептал яростно:

— Ты чего не подчиняешься?

— Разве я не подчиняюсь? — так же шёпотом, покорно и глухо спросила Галина, и Распутин, не отвечая, жарко дыша, начал сдирать с неё одежду.

— Поаккуратнее, пожалуйста, — попросила малоросска. — Может, я сама её сниму?

— Нет, я сам, сам, сам, — упорно забубнил Распутин, путаясь в складках женской одежды, в «титишниках», стаскивая с упругих сильных ног чересчур плотные панталоны, потом ещё что-то, наваливаясь на малоросску всем своим корявым напружинившимся телом, бормоча что-то смятым шёпотом, чувствуя, как мышцам и костям его становится горячо.

А потом он отдыхал, придавив спиной, нарядной своей рубахой густое винное пятно, которое не схлебнул до конца, думая о чём-то постороннем и вяло поводя рукой по влажной голове. Спросил равнодушно, заранее зная ответ:

— Ты Соньку Лунц знаешь?

— Нет.

— Смотри не встречайся с ней. Она может тебе все глаза выцарапать...

— Кто она такая, Сонька Лунц?

— Есть одна красивая дама. Иногда греет мою постель. Ты знаешь, как плохо залезать в холодную ненагретую постель?

Малоросска передёрнула плечами.

— Хуже не бывает!

— Вот она и греет мою постель, чтобы я не простудился. Огонь!

Косо глянув на Распутина, Галина усмехнулась с неожиданной тоской:

— Постыдились бы, Григорий Ефимович! Неудобно!

— Неудобно только с печки в штаны прыгать, можно промахнуться. Всё остальное удобно. — Распутин приподнялся, нашёл в вечернем сумраке бутылку, отпил от неё немного, протянул малоросске: — Присоединяйся!

— Из горлышка?

— А чего тут такого? Конечно, из горлышка. Как в гимназии, на выпускном балу.

— У меня отец — дворянин.

— Ну и что? Я к дворянам хорошо отношусь. Среди них есть нормальные люди, а есть дерьмо.

— Мой отец — нормальный человек.

— А мать?

— Она — недворянского происхождения.

— Пей, кому говорят! — Распутин ткнул бутылку Галине.

Та глянула «старцу» прямо в глаза, обожглась о них — слишком много огня плескалось в пронзительно светлом пивном взгляде Распутина, покорилась, взяла бутылку, сделала несколько крупных глотков, с фырканьем откинула голову назад.

— Не надо только допекать меня какой-то Сонькой, а то я ей глаза выцарапаю. Нет, я их выдавлю пальцами, как сливы. — Галина выбросила перед собой руку, растопырила пальцы, будто когти, — Глаза запросто выдавливаются из глазниц: пальцем ковырнул, поддёрнул сильнее — и глаз уже лежит на ладони.

— Тьфу! — отплюнулся Распутин и неожиданно хрипло, незнакомо рассмеялся. — А ведь тебе, голубая душа, печёные пятки, чего-то от меня надо!

— Надо, — не стала скрывать Галина.

— Чего?

— Помощь по снабженческой части. Поставки армии малороссийского сахара, кожи для кавалерийских седел и сукна для шинелей, — сухим построжевшим голосом перечислила Галина.

— Небось всё гнилое? — хмуро полюбопытствовал Распутин.

— Сахар гнилым быть не может — это же сахар!

— Зато может быть сладким, как коровье дерьмо: что котях в кружку кипятка солдат кинет, что глутку сахара — чай как был навозным, так им и останется. А сукно небось такое, что потяни за два края — разлезется?

— Сукно есть разное, — уклончиво ответила Галина, — есть попрочнее, есть послабже.

— Не умеешь ты, баба, врать, — лениво произнёс Распутин.

— Не умею, — призналась Галина.