Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

— Пшёл вон отсюда!

Распутин не обиделся на этого солдата, вечером помолился за его здоровье, а потом выплеснул из головы, будто помои: чего держать в мозгах постороннего человека! И молился, молился, молился за царя. Понимал «старец»: пока царь жив, пока сидит на своём месте — с ним, с Распутиным, всё будет в порядке, потеряет царь трон — и Распутину будет плохо. Может быть, даже хуже, чем самому царю.

Но вернёмся к филёрам да к Хвостову с Белецким. Что касается филёров, то они, когда Распутин выдворил их из своей квартиры, не растерялись — облюбовали себе чуланчик внизу, в подъезде, рядом с комнатой дворника, который по совместительству был и ключником и привратником, а потом, поразмыслив, взяли дворника вместе с дворничихой, часто замещавшей мужа по части метлы и лопаты, на денежное довольствие. Уж очень начальство стало нервно себя вести, когда дело касалось Распутина. Поэтому ради успокоения чинов с позументом на погонах дворницкую семью лучше было взять на довольствие.

На Распутина же филёры крепко обиделись — выгнал из тепла на холод, будто собак, а простуда у «гороховых пальто» была профессиональным заболеванием, от хронического насморка их не могла вылечить даже могила, так на тот свет они и уходили с красными сопливыми носами.

— У-у, курощуп гнилозубый! Дай только повод либо «добро» сверху — мы тебе живо башку из нагана опечатаем. Свинцовую дулю точно между рогов влепим, чтобы издали было видно!

Фамилия Хвостова крепко сидела в голове Распутина ещё и потому, что старый сибирский друг, тобольский епископ Варнава, не давал Распутину забыть эту фамилию. Варнава же, в свою очередь, был хорошо знаком с Хвостовым, а также с Илиодором и ко всей распре Распутина с Илиодором, к борьбе и «пусканию крови» относился отрицательно. Перед тем как Распутин уехал из Тюмени — уже после ранения, — он сказал:

— Я знаю, сейчас не время говорить о мирском, идёт война, человек в ней — маленький винтик, сломать его или уничтожить ничего не стоит. И всякая распря забывается, отходит на задний план, потому что война — это слишком большая беда... Пойми, Григорий, сейчас тебе с Илиодором лучше помириться.

— С Илиодоркой? — Распутин вскинулся, болезненно поморщился — ему нельзя было делать резкие движения. — Никогда!

— За Илиодором стоит большая сила. Одна «Чёрная сотня» чего стоит... А «Союз Михаила Архангела»! Илиодор не одинок.

— Согласен. «Чёрная сотня» — большая сила. А ещё кто?

— Например, Хвостов, нижегородский губернатор.

— Хвостов — тьфу! Это никто, плевок на земле! Я скажу папе — и никакого нижегородского Хвостова не будет.

— Будет другой, такой же... который возьмёт да выступит против тебя. А Хвостов не выступает и не выступит...

— Тьфу! Что ты предлагаешь делать?

— Тебе надо окончательно переманить Хвостова на свою сторону. Чтобы он тебе не врагом был, а другом.

— Да Хвостов мне не враг. Он — никто, нуль. Ни то ни се...

— А должен быть другом, помощником, — терпеливо, будто ребёнку, постукивая посохом по камню, горбато проступающему из земли, втолковывал Варнава. — Ты будешь должен сунуть ему пряник. Он за него схватится и будет твоим навсегда, на всю жизнь. Понял арифметику?

— Чего уж тут непонятного? — Распутин не выдержал, усмехнулся, жёстко сощурил свои водянисто-пивные глаза. — Раз он связан с Илиодоркой, то, значит, через него можно выйти на этого сумасшедшего монаха, кинуть в горло пачку денег и заставить его замолчать. Так?

— Так, — подтвердил Варнава.

Тяжело вздохнув, Распутин прислонил руку к продырявленному животу, погладил его, словно бы утишая боль, глянул на светлеющую за деревьями пьяную Обь, сжал свободную руку — правую — в кулак. Илиодор, когда гостил у него в селе Покровском, выкрал из сундука «царицкины» письма. Если эти конверты с посланиями пойдут гулять по белому свету — будет большая беда. Он снова вздохнул: головы тогда не сносить.

— А что, может быть, это и выход, — подумав, произнёс Распутин. — И насчёт пряника мысля хорошая, и насчёт Илиодорки. Хоть Илиодорка и мерзопакостен, как ободранная лягушка, но я зла на него не таю, и если можно с ним разойтись мирно — мирно и надо расходиться. Ты, отче, за Хвостова головой готов ручиться?

— Готов и головой.

— Тогда надо бы с ним повидаться и это дело обстоятельно обкашлять.

— Что-что, а это дело я устрою мигом, — пообещал Варнава, — и сам буду присутствовать при разговоре. А ты постарайся, Григорий, приласкай всё-таки Хвостова, сделай его своим. Мужик он нужный, такие на дороге не валяются.

Разговор тот Распутин запомнил крепко, поскольку Варнава был не только его другом — был человеком, которому он верил так же, как самому себе, и вот сейчас, спустя некоторое время, настала пора действовать.

«Ну что ж, значит, решено, — сказал Распутин себе, немо шевельнул губами и, оглянувшись на икону, перекрестился. — Хвостова — в министры, Белецкого — в товарищи, — только надо, очень надо с Хвостовым повидаться. В первый раз он впечатления не произвёл, если не сказать хуже — впечатление было плохим».

Распутин начал действовать. Главное для него было — вновь оказаться рядом с царём. Царь в эти дни находился не в Петрограде — продолжал пребывать в Барановичах, в Ставке.

«Старец» несколько раз говорил по телефону с царицей, Александра Фёдоровна была грустна, жаловалась на недомогание, на то, что повзрослевший за каких-то три-четыре месяца наследник также неважно себя чувствует. Война подкинула много новых дел: царица занялась организацией госпиталей и санитарных поездов — Распутина к себе, в Царское Село, не приглашала, поскольку дома не было хозяина, а без хозяина гостей принимать не принято. Распутин это понимал, терпеливо покашливал в кулак да бубнил в телефонный рожок разные успокаивающие слова.

Ангелина Лапшинская была права, заявив Распутину, что «свято место пусто не бывает»: место секретаря, теперь уже постоянно, занял Арон Симанович. Вообще-то имя Симановича было не Арон, а Аарон, но слишком уж вычурно звучали для русского уха два «а», стоящие в начале имени, прилипали к языку, будто два леденца, поэтому Симанович выправил себе новый паспорт, сократил своё имя на одно «а» и очень быстро сделался для Распутина незаменимым человеком.

При Попыхаче Распутин вообще перестал считать деньги, он не знал, что это такое, точнее, что такое нехватка денег, — он жил как при коммунизме, ни в чём себе не отказывал, не ведал, что такое очереди за хлебом и сахарные карточки; если ему требовались деньги, то их ему тут же приносили. Причём приносили в чём угодно, даже в помойном ведре, ставили к ногам: «Пожалуйста! Можете хоть лопатой есть!»

Впоследствии Симанович написал: «Жизнь Распутина требовала громадных сумм, и я всегда их доставал». А денег Симанович действительно мог достать много, поскольку за ним стояли известные богачи: Рубинштейн, Гинцбург, Соловейчик, Каминка, Манус и другие [31] ...известные богачи... — Среди перечисляемых фамилий особенно прославилось семейство Гинцбургов. Его основатель, Гораций-Евзель Осипович Гинцбург (1833 — 1909), владел, в частности, Ленскими золотыми приисками. . Не только в Петрограде, в других городах — тоже, деньги он мог добыть где угодно, даже в Уссурийской тайге, где нет ни банков, ни бирж, ни богатых деловых людей — только кабаны да тигры.