Карлис Озолс - Мемуары посланника

Вспоминаю разговор во время приема в японском посольстве в Москве с Караханом, только что приехавшим с Востока. Он рисовал пленительную для большевиков картину. В Китае коммунистическая победа – вопрос сегодняшнего или, самое позднее, завтрашнего дня. Японию и весь Запад ждут великие сюрпризы исключительной важности.

Я выслушал Карахана и задал ему вполне уместный, как теперь стало ясно, вопрос:

– А не думаете ли вы, Лев Михайлович, что, вулканизируя Китай, вы ослабляете позиции западных государств на Востоке, таким образом усиливаете, создаете и выращиваете восточного жандарма в лице Японии?

Карахан с моей постановкой вопроса, конечно, не мог согласиться.

Я подозревал, что он вообще был сторонником похода на Восток, чего, конечно, нельзя было сказать о Чичерине. И вот почему.

Кажется, в 1926 году, после подписания договора с Германией, Советы начали понимать, что игра в коммунизм на Западе, в частности в Германии, ими проиграна. Я только что приехал из Риги, развернул партийную советскую газету «Правда» и на первой полосе увидел портрет Чичерина во весь рост. В руках он держал буссоль, смотрел на стрелку и ехидно улыбался. Подпись под портретом гласила: «Стрелка поворачивается на Восток».

В тот же вечер в Бетховенском зале Большого театра состоялся концерт для дипломатического корпуса, советских комиссаров и высших служащих. В антракте Чичерин подошел ко мне и, поздоровавшись, спросил, как всегда:

– Ну, что у вас, Карл Вильюмович, нового?

Он знал, что я только приехал из Риги.

Я вспомнил о его портрете в «Правде» с такой знаменательной подписью и полушутя спросил:

– Что же, Георгий Васильевич, «стрелка» повернулась на Восток. На Западе все спокойно?

Чичерин задумался и, кажется, польщенный моим вопросом, тихонько сказал:

– Да, но не я, другие повернули эту стрелку.

Ответ Чичерина подтвердил слух о том, что в восточном вопросе уже нет единой линии, единодушия, плана. Может быть, это разномыслие и явилось причиной того, что Карахан впал в немилость и был расстрелян вместе с Енукидзе и Штейгером как предатель. Но кто, логически рассуждающий, разбирающийся в событиях, мог и может поверить, что Карахан, ставший потом послом в Турции, продавал какие-то документы? Если бы он был столь корыстен, жаден до денег, он мог бы присвоить буквально миллионные суммы, отправлявшиеся на Восток ему как главному руководителю предстоявшего восстания. Подобные сомнения о виновности Карахана мне недавно высказал и американский посол в Турции Роберт Скиннер. Прощаясь в Анкаре с Караханом, Скиннер выразил надежду снова увидеться, но получил от Карахана весьма пессимистичный ответ:

– Мы уже больше не встретимся.

Если бы Карахан действительно занимался продажей каких-либо планов, чего ради он бы вернулся в Москву, отлично зная, что его ждет? Он мог попросту бы остаться за границей, как это сделали многие советские посланники. Вернее всего, Карахана обвинили в недальновидности и, чтобы оправдать свои восточные неудачи, свалили вину на него. Виновный найден, «преступление» сформулировано, конец известен – смертная казнь.

После этого, после «создания восточного жандарма», Сталину, конечно, ничего другого не оставалось, как прекратить политику вулканизации Востока и начать создавать сильную армию, единственное спасение Восточной Сибири, до самого Байкала, от японской агрессии.

Советская политика расширения союза трудящихся при помощи Коммунистического интернационала не только потерпела полное фиаско на Востоке. Случилось худшее: Россия стала под угрозой с Востока. Черта вызвали, а прогнать не умеют.

Ленин, как можно легко предположить, еще имел кое-какое чувство к России, и в плане территориальной целостности, и в плане страны русских. Но Троцкий, Зиновьев и другие, конечно, были совсем далеки от таких чувств. Границы их совсем не интересовали. Этим только и можно объяснить Брест-Литовский договор 3 марта 1918 года, по которому Россия должна была потерять по крайней мере миллион квадратных километров с 63 миллионами жителей. На основании Версальского договора эти условия мира с немцами были аннулированы.

Правда, тогда еще в коммунистических сердцах теплилась вера в победу интернационального коммунизма. В таких условиях границы роли не играют. Важна была передышка, Брест-Литовский договор ее предоставлял.

В 1922 году Рапалло открыло новую страницу советско-германских отношений. Началась лихорадочная работа. Испытанный в политических боях, старый германский дипломат граф Брокдорф-Ранцау на мирной конференции отказался подписать Версальский акт и отправился в Москву с немаловажной целью – дать реванш союзникам. Немецкие специалисты, гражданские и военные, стали прибывать в СССР сотнями, чтобы поднять обескровленную и разрушенную Россию, максимально развивать русско-германские экономические отношения. Втайне Германия надеялась на гибель коммунизма, веря в торжество идей Бисмарка, то есть в крепкое объединение России с Германией. Конечно, руководящую роль в этом союзе Германия отводила себе. И наоборот, коммунисты-большевики верили в победу Коммунистического интернационала. Каждая сторона по-своему понимала конечную цель взаимного сотрудничества.

Началась политическая игра, и в ней опять проиграли большевики, хотя и были пущены в ход все средства и способы борьбы.

В течение каких-нибудь двух лет, прошедших со времен Рапалло, Германия почти совсем была подготовлена к перевороту, и находящийся в Риге полномочный представитель СССР Семен Иванович Аралов получил специальную командировку в Германию, чтобы изучить обстановку и все обстоятельства на случай вторжения туда советских войск. Разумеется, под большим секретом. Аралов объяснял свое долгое отсутствие болезнью, тем, что он вынужден лечить щеку у немецких профессоров, уверял, что эту болезнь никто другой понять не мог. Дело, конечно, не в щеке. Аралов обладал хорошей способностью быстро ориентироваться в любой местности, и в этом отношении отличался еще во время Гражданской войны, будучи красноармейцем, несмотря на то что по образованию учитель и работал в колонии для малолетних преступников недалеко от Москвы.

В свою очередь, заместитель НКИД, теперь покойный Виктор Копи, в ведении которого находился прибалтийский отдел, начал, хотя и весьма осторожно, вести со мной неофициальные переговоры о возможности отправки русских войск в Германию через Латвию. Когда же я пресек все эти разговоры и Копи убедился, что его старания напрасны, он довольно цинично и совсем недвусмысленно заявил:

– Если вы будете то отворять, то затворять ваши двери, они могут выскочить из шарниров.