Франко Дзеффирелли - Автобиография

Перед тем как поставить новый протез, профессору Легре пришлось огромными дозами гентамицина, мощного антибиотика, избавлять меня от инфекции. Это единственное средство, которое могло как-то повлиять на засевший во мне вирус, но если принимать его большими дозами в течение долгого времени, он может очень сильно повредить зрению, слуху и вестибулярному аппарату. Через месяц Легре поставил новый протез. Сразу после операции я пришел в себя и ощутил прилив бодрости, желание работать и творить назло всему. Я попросил принести бумагу и карандаши и принялся рисовать эскизы к новой постановке «Трубадура» на Арене ди Верона, заказанной к сезону 2001 года. Новые идеи рождались во мне, с небывалой силой пробивались на свет. За десять дней я закончил эскизы всего спектакля — невиданный для меня срок. А Легре тем временем по-прежнему медленно, но неукоснительно воплощал свой план по возвращению меня к жизни, потому что, хоть я и не хотел об этом даже думать, пари еще не было выиграно.

В клинике и вне ее стен я все время работал. Профессор Легре обследовал меня еще раз и подтвердил, что коварный вирус уничтожен, но был очень озабочен возможными последствиями антибиотика для зрения, слуха и особенно для вестибулярного аппарата.

Я полетел в Нью-Йорк на консультацию к доктору Познеру, одному из лучших неврологов мира. Надо было знать, что меня ждет в будущем, и я хотел услышать, каковы мои реальные перспективы. Познер с холодной откровенностью рассказал о том, что есть, и объяснил, что возможности восстановления ограничены.

— Но я вижу, вы очень хотите продолжать работать, а роль внутреннего порыва наука не в состоянии рассчитать, — сказал он. Я не понял, что он имел в виду. — Если вы хотите продолжать жить и работать, — объяснил он, — возможно, сможете найти в себе самом необходимый инструмент, который поможет выжить после нанесенного вашему здоровью ущерба. Но это зависит от вас, и только от вас: с одной стороны, существует железная научная и медицинская статистика, а с другой — удивительные исключения, зависящие от личности человека.

Так я до сих пор и живу между этими двумя полюсами, хотя изо всех сил цепляюсь за те самые «исключения». Не так уж важно, сколько лет я еще проживу, пять или десять, эпилог все равно один. Но мне бы хотелось быть к нему готовым, а я этой готовности в себе еще не ощущаю. Может, это отчаянное нахальство и удерживает меня на плаву.

Позже, когда я в Тель-Авиве готовил постановку «Паяцев», мне посоветовали обратиться за консультацией к доктору Гольдфарбу, крупному светилу израильской медицины в области неврологии, которому я заранее передал мою медицинскую карту. Это был очень живой человечек в традиционной кипе на затылке — настоящий образчик еврейского ученого, который завоевывает все Нобелевские премии. Он радостно вышел мне навстречу, протянул руки и наговорил массу приятных слов. Он обожал музыку и хорошо знал мое творчество в театре и кино. Естественно, что он и его жена, тоже моя верная поклонница, с нетерпением ждали «Паяцев». Не дав мне времени передохнуть, он усадил меня за письменный стол, сам сел напротив и взял в руки мою историю болезни:

— А вы знаете, что вы везунчик? — весело воскликнул он. — Я внимательно изучил вашу историю болезни: вы были на грани потери слуха и зрения и сегодня могли бы оказаться слепым, глухим и в инвалидном кресле. — Он нервно засмеялся и радостно закончил: — А у вас только нарушения в вестибулярном аппарате. И вы приехали ставить здесь один из ваших шедевров. Это, конечно, неприятно, я понимаю, но ведь еще никто не умер от нарушения равновесия!

Вот они, евреи, мастера терпения и доверия, пережившие за свою историю тягчайшие испытания и не потерявшие надежду, которая и есть утешение праведника!

Всякий раз, когда меня одолевает недоверие и я прихожу в отчаяние оттого, что не могу больше делать то, что делал раньше, мне на память приходит радостный оптимизм Гольдфарба.

— Подумаешь, нарушение равновесия! Боитесь упасть? Ну и что с того? Все могло быть намного хуже! Перестаньте хныкать и будьте благодарны судьбе!

Благодарю, дорогой друг, за безумную и неиссякаемую надежду, ты открыл мне эликсир долголетия, в котором я так нуждался.

В театре Верди в Буссето всего двести пятьдесят мест, а просцениум шириной лишь семь метров, это один из самых маленьких оперных театров мира. Когда Фонд Артуро Тосканини пригласил меня поставить у них оперу к столетию смерти Верди, они, вероятно, ждали, что я выберу что-нибудь подходящее для такой маленькой сцены, «Травиату» или «Фальстафа» — оперы, которыми Тосканини дирижировал в этом театре в 1913 и в 1926 году.

Но я, ко всеобщему изумлению, предложил «Аиду», одну из самых зрелищных опер всего вердиевского репертуара. «Аида» в Буссето в постановке Дзеффирелли? Старик впал в маразм? Оперный мир горел желанием увидеть, как режиссер грандиозных представлений будет держать пари с самим собой.

У меня уже давно закралось подозрение, что эта колоссальная опера на самом деле очень личная история, и ее можно будет реализовать именно на таком маленьком пространстве. Верди ясно показал, с самых первых нот увертюры, что в «Аиде» не только духовые инструменты, трубы и барабаны. Далекое пианиссимо скрипок постепенно нарастает, напоминая шум вод Нила, от истоков в Эфиопии, где родилась Аида, до Египта, где она стала рабыней. Эта навевающая воспоминания музыка — словно далекое эхо другой планеты, она проникает в душу как колдовство, как чары.

Моя последняя постановка «Аиды» в 1998 году для открытия Императорского театра в Токио была квинтэссенцией торжественности и зрелищности, какие только можно показать на сцене. Помню, что, глядя на шестьсот исполнителей, я думал: «До чего ж, наверно, надоело Верди, что его „Аида“ — это повод поднимать на сцене такой шум».

А в Буссето мне предоставлялась возможность попытаться свести «гигантскую машину» к минимуму и сделать оперу маленькой, частной и совершенно новой. Мне давали небольшой оркестр и молодого талантливого дирижера Массимилиано Стефанелли, который каждому инструменту позволял прозвучать и быть узнанным. На этот раз певцам не пришлось бы мериться силами с оркестром, они могли бы петь человеческими голосами и с душой, так, как, собственно, опера и была задумана автором.

Когда распространилась новость, что мы ищем молодых и неизвестных исполнителей для «Аиды», они стали слетаться стаями со всех континентов. Но я сразу понял, что если хочу найти своих исполнителей, то придется самому искать их по белу свету. Я организовал поездку в Нью-Йорк в конце октября (спектакль был назначен на конец января!) и провел три дня, слушая молодых певцов всех американских оперных школ. Передо мной прошел легион талантов, молодых, отлично подготовленных, хорошо знавших театр и музыку, потому что в Америке опера очень популярна и много талантливых актеров.