Франко Дзеффирелли - Автобиография

Мне исполнилось сорок, а я все не был уверен, что проживаю свою собственную жизнь. Думаю, я не единственный, кому знакомо ощущение, что он живет не внутри себя, а где-то рядом, как внимательный попутчик.

Итак, мне было сорок, казалось, я всегда буду молодым, красивым и везучим, и жизнь будет дарить мне новые и новые возможности. Об этом говорило буквально все. Подумать только — всего несколько лет назад я ютился по убогим гостиницам и готовил постановки в жалких комнатушках ради скромного заработка, а теперь лечу на частном самолете к Лиз Тейлор и Ричарду Бартону, чтобы поговорить о фильме, который мы будем вместе снимать. Ричард настолько увлекся проектом «Укрощения строптивой», что нашел почти все деньги, и фильм вышел, скорее, как совместное производство Бартон — Дзеффирелли, а не продукция компании «Коламбия Пикчерс».

При таком раскладе разве не могла прийти в голову мысль, что это жизнь кого-то другого?

В то время как Ричард видел в фильме «возвращение домой», к театру Шекспира, для Лиз это просто был фильм, не лучше и не хуже других. Они все время ссорились, иногда так, что искры летели, еще и потому что постоянно накачивали себя виски. Подобные стычки были просто бесценным подарком для журналистов и сплетников, но они же убедительнее всего доказывали, что эти двое с такими сильными характерами жить друг без друга не могут. Несколько лет спустя они развелись, но очень скоро снова сошлись и поженились.

Я быстро разобрался в их отношениях и перестал обращать внимание на ссоры в стиле «Вирджинии Вульф». Куда больше меня тревожило их окружение. Целая свита секретарей, парикмахеров, адвокатов и советников следовала за ними по пятам. Было понятно, что погоду делают они. Это был сильный и очень опасный отряд, приближение которого можно было безошибочно узнать по позвякиванию украшений. Они носили браслеты размером с хорошую якорную цепь, всевозможные кольца, массивные как сейфы портсигары и цепи, достойные византийских патриархов. И все из чистого золота — желтого, красного, белого. Как им удавалось во всей этой сбруе с легкостью гримировать, причесывать и даже сморкаться, остается для меня загадкой.

Мы снимали в Риме, в новых павильонах Дино Де Лаурентиса, который очень помог тем, что создал вокруг атмосферу доброжелательства. Мы отлично понимали, что нам выпала большая честь и ответственность работать с такими суперзвездами, к тому же решившимися сниматься у режиссера-итальянца.

Весь фильм был снят в павильоне, даже улицы, площади и сады Виченцы. Ренцо Монджардино создал потрясающие декорации в стиле итальянского Чинквеченто [78] Итальянское название XVI в. — периода Высокого и Позднего Возрождения. . Сказочную атмосферу дополняло освещение, ведь мы вообще не использовали естественный свет.

А восхитительные костюмы, идеально воспроизводящие эпоху, нарисовал Данил о Донати, мой старый друг по богемной жизни на площади Испании.

Но кое-какие проблемы все-таки были, и первая из них — Италия. Бартоны обожали нашу страну: свою красивую виллу, соблазны Рима, кухню, людей, в общем, все. Уже потом Лиз как-то призналась мне, что это время было для них настоящим и единственным медовым месяцем и самым счастливым периодом жизни. А занудой, который тащил их из этого рая на работу, был я!

Ричард был профессионалом высшего класса, воспитанным в традициях английского театра. Каждое утро в семь он был на месте, слегка опухший от выпивки и недосыпа, но в девять тридцать уже был одет, загримирован и готов сниматься в подготовленном накануне эпизоде. А Лиз раньше десяти не появлялась.

В двенадцать, если все шло гладко, она приходила на площадку в гриме и костюме и безапелляционно заявляла, что сию минуту готова сниматься.

«Вы что, еще не готовы?» — нетерпеливо говорила она, если у техников или актеров в последнюю минуту случались какие-то непредвиденные задержки. Так она привыкла в Голливуде: все готовы, и она снимает, всегда идеально, первый дубль, потом неохотно, «на всякий случай», второй. До третьего дубля дело доходило в исключительных случаях, только если возникали технические проблемы или из-за ошибки других актеров. В Голливуде ее прозвали «One take Liz» — «Лиз с первого дубля», и должен признаться, что позже, на монтаже картины, я всякий раз с удивлением признавал ее правоту — в фильм шел именно первый дубль.

Во время съемок сообщили о гибели в автомобильной катастрофе Монтгомери Клифта, близкого друга Лиз. Она очень горевала, рвалась на похороны, но прервать работу актрисе такого класса было невозможно. А мы, по странному совпадению, снимали смешной эпизод. Как это было мучительно для нее после такой потери! Она часто уходила поплакать. Ричард все время был рядом с ней, утешал, держал за руку. Но как только начинала работать камера, картина сдержанной скорби мгновенно сменялась перепалкой Катарины и Петруччо, ставшей одной из самых живых и веселых сцен в фильме.

Съемки продолжались с середины марта по июнь, а незадолго до их конца мы получили приглашение на ужин к принцессе Пиньятелли на встречу с Робертом и Этель Кеннеди. После ужина мы отправились в ночной клуб «Пайпер», который вскоре стал очень модным благодаря Патти Право [79] Популярная итальянская эстрадная певица 1960–1970-х гг. . Но Ричарду там не понравилось, его раздражал «ужасающий грохот» музыки. Тогда мы перекочевали в отель к чете Кеннеди и остались там, попивая виски, «наконец-то в покое», поболтать о политике, литературе, поэзии. И тут между Ричардом и Бобом возник спор, кто лучше знает Шекспира. Ричард, как настоящий ас, разумеется, счел этот вызов оскорблением, но у него оказался достойный противник. Оба знали наизусть сонеты Шекспира. Что их знает Ричард, я вполне мог предположить, но никак не думал, что Роберт Кеннеди, человек, с головой погруженный в политику, продемонстрирует такое прекрасное знание английской поэзии. В конце концов Ричард проиграл. Последним заданием было прочитать наоборот, с последней строки до начала, знаменитый сонет. Роберт проделал это с легкостью, как самую обычную вещь на свете, Ричард ошибся и сдался.

— Я сегодня перепил. Поздравляю, вы молодец!

Лиз пыталась его утешить, но и она, как все, была потрясена. Я вспомнил об этом эпизоде, когда вскоре Роберт Кеннеди был убит так же варварски, как и его брат Джон. Пуля арабского фанатика разнесла ему мозг, потрясающий кладезь мудрости и знания, настоящее сокровище для всего человечества.

Может, это тоже доказательство, что благо созидает, а зло разрушает?

Как только съемки закончились, я уехал в Нью-Йорк. Мне предстояло открыть новую сцену «Метрополитен-опера» в Линкольновском центре искусств оперой Сэма Барбера «Антоний и Клеопатра», написанной по заказу Бинга и подготовленной для постановки летом 1965 года в Кастильончелло мной и Мазолино Д’Амико. Можно себе представить, насколько это событие, назначенное на 16 октября 1966 года, занимало мои мысли.