Тим Милн - Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6

На мои музыкальные познания в Вестминстере (сам я никогда не играл ни на каких инструментах) в значительной степени повлияли Ким и еще один мой друг, Джок Энглхарт. Их вкусы были почти диаметрально противоположными. Джок был превосходным музыкантом с таким абсолютным слухом, что, если хоровая партия транспонировалась на полутон, чтобы облегчить исполнение для первых теноров или вторых басов, он находил для себя весьма трудным переключиться от оригинальной тональности. У Джока было два музыкальных бога: Бах и Делиус. Киму не нравился ни один из них. Бах, по его словам, не развивался; его ранние произведения нельзя отличить от более поздних. Но именно благодаря музыкальной коллекции Кима я познакомился с большинством классических симфоний, концертов, сонат и произведений камерной музыки. Правда, там было крайне мало опер, образцов хорового пения или вокальных партий. В свой последний год обучения он приобрел один из лучших на то время граммофонов, с огромным рупором. Потом он покупал, а чаще брал на пробу с правом последующего возврата пластинки в музыкальных магазинах на Черинг-Кросс-Роуд. Его любимым произведением в то время была симфония Сезара Франка, а любимым композитором — Бетховен.

Ранее я упоминал о том, что Ким не был гомосексуалистом. Я с удивлением прочитал, что после окончания школы Филби якобы утверждал, будто в Вестминстере «занимался содомией и подвергался содомии». С трудом верится, что такие инциденты вообще имели место или, более того, что он когда-либо мог рассказывать о них. Ким держался чересчур уединенно — так, что никто даже не видел, как он ходит в туалет, двери которого должны были оставаться открытыми; вообще, для многих оставалось загадкой, как он отправляет свои физические потребности. Он никогда не хвастался своими сексуальными успехами, ни в чем не признавался и не фантазировал. Даже впоследствии он редко касался своих обычных гетеросексуальных отношений. И при этом я даже представить себе не могу, кто в этом случае выступал в качестве его партнерши по таким отношениям. В Вестминстере было много примеров романтичной дружбы, но Ким, казалось, был равнодушен ко всем подобным развлечениям. Кроме того, мы наслаждались своим уединением в колледже. В спальне каждому была отведена отдельная кабинка — с занавеской, выполняющей роль двери, которая заканчивалась на высоте двух футов от пола, и входить в чужую кабинку строго воспрещалось. Прогуляться на природе было негде, не было даже стога сена, чтобы за ним спрятаться. Конечно, что-нибудь, вероятно, и происходило в выходные, когда мальчики, проживавшие в Лондоне, могли отправиться домой. Но гомосексуальные отношения и романтичная дружба в публичных школах редко могут долгое время держаться в тайне, если это вообще возможно; и имя Кима в этой связи никогда не упоминалось. Может статься, я был тогда чересчур наивен и все, в чем сейчас сомневаюсь, происходило у меня под носом, а я даже не подозревал. Но я по-прежнему не верю в эти истории, так как не получил убедительных доказательств обратного.

За последние два года Ким быстро подтянулся. К заключительному году обучения все, что могла предложить школа, ему уже наскучило, хотя он, должно быть, продолжал упорно трудиться, чтобы получить стипендию в Тринити-колледже, в Кембридже. Старостой его так и не назначили (этой чести ежегодно удостаивались четверо из восьми или девяти старших учащихся в последний год обучения). Льюс, который отвечал за подобные назначения, был печально известен своей нетерпимостью к тому, кто обладал независимым складом ума. Поэтому такие сильные личности, как Джон Уиннифрит 5, с хорошими академическими и спортивными результатами, были обойдены вниманием. Но, справедливости ради, я все же полагаю, что любой заведующий пансионом к тому времени понял бы, что Ким Филби слишком мало интересовался жизнью колледжа, чтобы претендовать на какое-нибудь повышение.

Карьера Кима Филби в школе не подтверждает предположение о том, что сын находился в то время под сильным давлением своего не в меру властолюбивого отца, стремившегося подогнать его под свои стандарты. Сент-Джон Филби был в свое время вожаком в школе, а в течение двух лет — членом команды по крикету. Ким не был заинтересован стремлением подражать любому из отцовских успехов, и при этом не создавалось впечатления, что он повернулся к ним спиной, пребывая в уверенности, что никогда их не повторит: просто он, наверное, посчитал, что может заняться чем-нибудь другим. Заикание Кима также приписывалось его страхам перед собственным отцом. Но поскольку не заикаются тысячи других детей с доминирующим в их семье родителем, едва ли это могло быть расценено как веская причина. В любом случае я не верю в то, что Сент-Джон Филби так уж доминировал над своим сыном, — и, уж конечно, не тогда, когда тот оказался в Вестминстере. В школе Ким проявил себя жестким, уверенным в себе и вполне самодостаточным юношей. Его отец большую часть времени проводил за границей и нечасто виделся с сыном.

В то время Сент-Джон Филби был широко известен как арабист с неортодоксальными взглядами, хотя на тот момент он еще не совершил своего знаменитого перехода через пустыню Руб-аль-Хали, «пустую четверть» Аравии. Ким большого интереса к Ближнему Востоку не проявлял, однако восхищался тем, как глубоко его отец познал Аравию и населяющих ее арабов, особенно в сравнении с романтизмом T.E. Лоренса. В качестве школьного приза я выбрал «Восстание в пустыне» (более краткий вариант «Семи столпов мудрости», которая к тому времени еще не была издана) и спросил Кима, что тот об этом думает. «Ну что же, — ответил он, — первое предложение мне показалось настолько великолепным, что так и не удалось прочесть остальное». Одна небольшая услуга, оказанная Кимом его отцу в школьные годы, отражена во введении (которое датировано августом 1928 г.) к одной из наиболее известных книг Филби-старшего, «Аравия ваххабитов» (Arabia of the Wahhabis), впоследствии переизданной. Ким должен был представить несколько штриховых рисунков. Как и все, что он делал на бумаге, они были аккуратны и точны.

Что свело нас вместе? Думаю, отчасти сыграли определенную роль противоположности наших характеров. Ким представлял собой тихого мятежника, а я был весьма обычным мальчиком, который энергично участвовал в школьной жизни. Меня постепенно заинтриговал человек, который, казалось, отвергает многое из того, что сам я машинально приемлю, но который при этом не является отщепенцем. Что он, со своей стороны, разглядел во мне, я не знаю. Возможно, обнаружил некий полезный резонатор для своих развивающихся взглядов. Может быть, я ему просто понравился. Хотя Ким и не был моим самым близким другом в школе, я, несомненно, выделял его среди других. Я бы, наверное, удивился, если бы тогда мне сказали, что наша дружба продлится еще треть столетия; и еще больше — тому, что однажды напишу об этом книгу.