Евгений Нестеренко - Размышления о профессии

Затем я выступил в роли Зарецкого в «Евгении Онегине» Чайковского и уже на четвертом курсе, незадолго до моего дебюта в Малом оперном театре, спел несколько раз партию Гремина в той же опере. На этом моя подготовка в оперной студии закончилась, и я целиком сосредоточился на репертуаре Малегота, как до сих пор называют Малый театр оперы и балета.

Я поступил в Малый оперный театр в октябре 1963 года. Пробовался я в это время в Кировский, но меня пригласил Эдуард Петрович Грикуров — в ту пору главный дирижер Малого оперного театра, — услышав меня во время консерваторского исполнения «Магнификата» Баха. Меня сразу брали в труппу, а не в стажеры, как в Кировском, и предложили интересную роль — короля Треф в готовившейся опере Прокофьева «Любовь к трем апельсинам». Я начал работать как профессионал, еще продолжая учиться. Василий Михайлович не возражал.

С четвертого курса я стал активно работать и в филармоническом отделе Ленконцерта. У меня был довольно значительный репертуар, и репертуар, нужный для лекций-концертов: я пел много советской и старинной музыки — Василий Михайлович любил давать ученикам и то и другое.

В театре я начал с маленьких ролей. Первое выступление в Малом оперном театре состоялось 16 ноября 1963 года в роли генерала Ермолова («Война и мир» Прокофьева). Так что и моя профессиональная работа в театре началась с участия в опере советского композитора. Первое мое выступление совпало с днем свадьбы, и после загса и небольшого застолья я побежал в театр.

Вспоминая сейчас это время, я понимаю, что Луканин осторожно и уверенно развивал мой вокальный аппарат: вначале избавил от неверных приемов, затем, постепенно высвободив заглубленный звук, осторожно стал его делать более округлым, более тембристым, после чего перешел к развитию диапазона и всегда, во все периоды учебы, требовал выразительного исполнения. У Василия Михайловича приятно было заниматься, каждый урок был радостью. Он ценил шутку, сам шутил, любил, когда шутят другие, — словом, на занятиях возникала атмосфера непринужденности и доброжелательства, которая помогала и педагогу и студентам.

Попав в класс Луканина, я почувствовал, что перешел в руки человека, столь же близкого мне, как и Мария Михайловна, по отношению к жизни, по своим эстетическим, нравственным принципам. Этические нормы, существовавшие в классе Луканина, для меня, как и для любого из его учеников, были крайне важны и, несомненно, в той или иной степени сказались и сказываются на поведении каждого из нас — как в театре, так и в консерватории. Взаимоотношения Василия Михайловича со студентами я взял за основу своих взаимоотношений с моими воспитанниками. Безусловно, все складывается по-иному, но так или иначе стремление создать атмосферу благожелательности в классе идет у меня от Луканина и Матвеевой.

С первых же дней знакомства с В. М. Луканиным я обратил внимание на то, что он совершенно необычно относится к общепризнанным авторитетам в вокальном искусстве. Я тогда еще не был профессионалом, а был, скорее, любителем оперы, пения, причем любителем-слушателем. И все мои кумиры, как оказалось, вовсе не являются кумирами Василия Михайловича. Нечто подобное в отношении к именитым певцам я наблюдал и у Марии Михайловны, но при знакомстве с моим консерваторским педагогом столкнулся с этим в гораздо большей степени.

Когда Мария Михайловна не восторгалась тем, чем восторгались все, я полагал, что причина подобного отношения в некоторой ревности педагога самодеятельности к профессионалам. Но и Луканину была свойственна самостоятельность мнения, при том, что относился он ко всем с полным уважением, без какого-либо злопыхательства. Просто у него были свои взгляды на все, что окружает нас в мире искусства. Лишь позднее я понял, что и Мария Михайловна и Василий Михайлович отличались высоким художественным вкусом и были людьми самостоятельными в своем творчестве. У них существовал свой собственный идеал певца-художника, с которым они и сверяли все явления в области вокального исполнительства. Это не могло не оказывать влияния на учеников Василия Михайловича, и все мы с первых дней обучения в консерватории приучались оценивать и артистов-профессионалов, и своих товарищей, и самих себя по строгим критериям вокального искусства.

Луканин любил посещать концерты как филармонические, так и, быть может, не столь заметные, в консерватории, но только те, которые вызывали его интерес: когда исполнялись произведения, ранее ему неизвестные или только что написанные. Я бы сказал, он больше интересовался программами, чем исполнителями. В частности, он часто посещал концерты в Малом зале имени Глазунова, как известно, целиком принадлежащем Ленинградской консерватории, в котором все исполняется силами студентов и педагогов.

Помню, году в 1962-м или 1963-м Василий Михайлович пришел в класс и стал рассказывать о вечере, на котором студент Валерий Гаврилин показывал свой вокальный цикл «Немецкая тетрадь». Исполнял эти песни Артур Почиковский. Мой учитель высоко оценил дарование тогда молодого, начинающего композитора и предсказал ему большое будущее: «Я слушал вчера новое произведение студента консерватории Гаврилина. Вы знаете, это большой талант». Теперь видно, насколько был прав Луканин, — Валерий Гаврилин стал одним из композиторов, являющихся гордостью советской музыки.

Василий Михайлович, так же как и Мария Михайловна, любил давать своим ученикам произведения Свиридова и Шостаковича. Он всячески поощрял мое увлечение творчеством этих выдающихся музыкантов, которое началось на первых консерваторских курсах и в итоге вылилось в творческую дружбу с ними.

От Луканина идут многие мои человеческие и творческие качества, например интерес к современному зарубежному исполнительству. В то время как раз начали налаживаться интенсивные культурные связи с заграницей, и к нам оттуда стали приезжать крупные артисты. Василий Михайлович весьма чутко уловил все современные тенденции, на которые нам следовало обратить внимание, чтобы стать вровень с общемировым развитием исполнительского искусства — ведь наше исполнительство вследствие многих лет изоляции развивалось несколько иным путем. Василий Михайлович умело использовал все то положительное, что заметил у зарубежных певцов, в своей педагогической практике.

В. М. Луканин оказал сильное влияние и на мое отношение к Мусоргскому, который сделался одним из самых любимых моих композиторов. У Луканина все пели Мусоргского. Обязательно. Причем он сразу же предупреждал, что оперные отрывки из его произведений нам следует изучать в редакции П. А. Ламма. Это было непривычно — мы чаще слышали Мусоргского в версии Римского-Корсакова. Правда, в то время когда я учился в Ленинградской консерватории, на сцене Театра оперы и балета имени С. М. Кирова «Борис Годунов» и «Хованщина» шли в инструментовке Д. Д. Шостаковича.