Константин Кайтанов - Повесть о парашюте

Пролетев, вероятно, несколько сотен метров, я дергаю вытяжное кольцо. Взмах руки был, очевидно, резкий. Меня переворачивает на спину, и я отчетливо вижу белую вытягивающуюся «колбаску» парашюта, которая удлиняется очень медленно. Потом вытянулся на стропах весь длинный белый рукав и медленно от краев начал наполняться воздухом.

Большая разреженность воздуха не дает куполу парашюта «глотнуть» много воздуха, поэтому он так медленно раздувается, увеличиваясь в объеме. Наконец он наполняется, и чудовищным толчком меня швыряет куда-то в сторону.

Я впервые испытал столь сильный динамический удар. На несколько мгновений я перестал что-либо видеть и потерял ориентировку. Потом зрение прояснилось и, раскачиваясь, как маятник, я довольно ясно стал различать землю. Началось плавное снижение.

Маска лежит на лице плотно. Дышится легко и свободно. Через некоторое время я попадаю в какой-то слой и меня начинает безжалостно швырять из стороны в сторону, словно пушинку.

Болтанка обрушилась на меня так внезапно, что я на первых порах потерял землю из виду. После нескольких качаний под парашютом с размахом градусов на 140–150 меня бросило в пот. Под меховым шлемом и кислородной маской поползли неприятно щекочущие капли. Я попытался, подтягивая стропы, уменьшить болтанку, но из этого ничего не вышло. Голова словно распухла. Подступала тошнота.

Временами я ловил взглядом землю, прикидывая в уме оставшееся расстояние. Как еще далеко…

С тревогой глядел я на такую далекую еще землю, на парашют, раскачиваемый воздушными потоками, и ощущал полную свою беспомощность.

Мелькнула мысль: вытащить нож и обрезать лямки парашюта, чтобы затяжным прыжком мгновенно приблизиться к земле, избежать удушья и болтанки, а затем раскрыть запасной парашют!

Но на это у меня просто не хватало сил. Никогда не попадал я в такое положение, никогда не испытывал такой беспомощности. Ни разу парашют, всегда покорный моему управлению, не вел себя так. Он словно взбесился и вымещал на мне чудовищную злобу. Я покорился своей участи и той неумолимой силе, во власти которой оказался.

Опускался я до того медленно, что, казалось, не сумею преодолеть до конца всех пыток своего снижения. Душила тошнота. Я сорвал с лица кислородную маску и стал жадно и часто глотать чистый воздух. Стало немного легче, послышался гул моторов. Самолет Скитева кружил вокруг меня, ожидая сигнала «все в порядке». А я совсем о нем забыл, борясь со своей тошнотой.

С трудом поднял руку и помахал ему.

Снижался я подавленный, разбитый, безразлично глядя вниз.

Высота уже около пятисот метров. Через полторы-две минуты — приземляться. Раскрыл второй, запасной парашют. Теперь сближение с землей нужно было не ускорять, а замедлять, потому что все мое обмундирование и приборы стремительно тащили меня вниз. Натягивая внутренние лямки парашютов, уменьшил развал куполов и стал ждать приближения земли. Подобрал ноги и почувствовал основательный толчок.

Все.

Встал, прошелся вокруг парашютов и снова сел отдохнуть. Вокруг никого. Я лег на землю… и проснулся от звонких голосов. Стайка ребят окружила меня и разглядывала с жадным любопытством.

Скоро приехала автомашина и отвезла меня на аэродром, где уже собрались корреспонденты.

Комиссия проверила регистрирующую аппаратуру и установила, что самолет поднялся на высоту около 10 400 метров. Пока я готовился к прыжку, он потерял около пятисот метров. Отделение от самолета произошло на высоте 9800 метров.

К вечеру, когда мы со Скитевым несколько успокоились и отдохнули, нам снова пришлось предстать перед нашими эскулапами. Они хотели выяснить, как отразился полет и прыжок на наших организмах. Ничего существенного не обнаружили.

Прыжок с высоты 9800 метров был экзаменом, и довольно строгим. Однако он показал, что мы можем сделать больше и возможности для этого, и технические, и физические, у нас есть. Скоро это подтвердилось на практике.

Меньше чем через месяц, 26 августа, я повторил свой высотный прыжок. Правда, на этот раз с высоты более 11 000 метров.

Все было почти так же. Но именно почти.

В намеченной точке я прыгнул и вовремя раскрыл парашют. Вопреки ожиданиям он раскрылся быстро и мягко. И я повис в мертвой, совершенно непостижимой, прямо-таки загадочной тишине. Было слышно, как шипел кислород, выходя из металлических баллонов. Вверху мягко «дышал» купол парашюта, сжимаясь и разжимаясь во время раскачивания.

Но куда делась меховая рукавица с левой руки? Еще на земле обе рукавицы я привязал к рукавам комбинезона. Теперь одной нет. С беспокойством поднял к лицу левую руку, оставшуюся в тонкой шерстяной перчатке. Рука не чувствовала холода и уже не сгибалась в пальцах. Вся кисть левой руки была нема. Неужели обморозил? Потянулся левой рукой к одной из парашютных лямок, но онемевшая кисть не слушалась меня. Через некоторое время, видимо, с уменьшением высоты, стало теплее, и рука начала давать знать о себе. Тысячи раскаленных иголок впились в кисть. Последние сомнения прошли. Так и есть. Рука обморожена!

Я смотрел на свой высотомер, записывал в заранее составленный вопросник ответы — словом, работал по программе, которая составлена была еще на земле. Парашютирование продолжалось довольно долго, около двадцати минут.

С высоты земля казалась ровной, но по мере приближения к ней я стал различать болотистую площадку, изрытую ямками. Это старый полигон со множеством больших воронок от взрывов артиллерийских снарядов и авиационных бомб. Я снижался со значительной скоростью. Нужно отстегнуть кислородную аппаратуру, которая должна, повиснув на длинной стропе, первой встретить землю и несколько уменьшить мой вес. Необходимо, кроме того, открыть запасной парашют.

Я сделал попытку развернуться по ветру. Но одной рукой сделать это мне не удалось. Тогда, идя спиной по ветру, я открыл запасной парашют. Но он раскрылся вяло. Сгоряча схватил стропы левой рукой, затряс их, чтобы помочь куполу быстрее раскрыться. И отпустил: в руке адская боль! Стропы запасного парашюта вдруг спутались между собой и, поднимаясь вверх, начали запутываться в стропах главного купола.

Земля уже совсем близко. А вместо уменьшения скорость парашютирования стала возрастать. До земли всего 80— 100 метров. Я быстро выхватил из специального чехла большой острый нож и перерезал лямки запасного купола. Главный купол выправился — и в тот же миг я свалился в одну из воронок, заросшую мелким кустарником.

Первый удар принял ногами, второй — боком о выступ воронки и тяжело упал на дно. Через несколько секунд со страшной болью в руке и правом боку я медленно вылез из ямы, пошел к ближайшей канаве и опустил в нее обмороженную руку, распухшую до размеров слоновьей стопы.