Платон Васенко - Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича

Осада Троицкой лавры 1608 года октября 13-го дня

Так быстро и неудержимо развертывались события 1606–1610 годов. Филарет, готовившийся после семнадцатого мая 1606 года занять патриарший престол, должен был вследствие того, что царь Василий отказался от своего первоначального намерения, удовольствоваться более скромным, хотя и очень почетным положением митрополита Ростовского и Ярославского. Здесь жили также инокиня Марфа, к которой Филарет сохранял неизменно теплое чувство сердечной симпатии, и нежно любимый им сын Михаил Федорович. Во время управления епархией Филарет проявил себя как выдающийся архипастырь. По словам современника, он был «разумен в делех и словесех и тверд в вере христианстей и знаменит во всяком добросмысльстве». Но мирное течение жизни в Ростове было нарушено 226. В октябре 1608 года воровские шайки, соединившись с переяславцами, примкнувшими к Тушинскому вору, ворвались в древний Ростов. Митрополит Филарет в данных обстоятельствах, по свидетельству официозного Нового летописца, показал большую твердость духа. Он увещевал ростовцев, посадских и воинских людей, не покидать города и сохранить верность царю Василию. Затем со сравнительно немногими мужественными людьми остался в Ростове, причастился Святых Тайн и приготовил свою паству встретить смерть. Воры ворвались в город, разграбили его, бросились к церкви, в которой заперся митрополит, и выломали церковные двери. Филарет обратился к мятежникам со словами увещания. Но рассвирепевшие разбойники не вняли речам архипастыря. Они не постыдились ни святости места, ни святости сана. «Митрополита же взяша с места, – читаем в Новом летописце, – и святительския ризы на нем ободраша и одеша его в худыя ризы и даша его за пристава». Затем Филарета «отослаша к вору в Тушино» 227.

На рассказе об отсылке пленного Филарета в Тушино обрывается повествование о нем Нового летописца. Последний возвращается к Ростовскому митрополиту только в рассказе великого посольства под Смоленск, где старший из Никитичей обнаружил большой подъем патриотического чувства. И официальное жизнеописание патриарха Филарета ни слова не говорит, как это уже отмечено профессором Платоновым, о тушинском периоде его жизни 228. Причина такого умолчания кроется в том, что о поведении своем в Тушине вряд ли охотно вспоминал впоследствии Филарет. Он не оказался там на высоте положения. По показанию Палицына, с митрополитом Ростовским захватившие его в плен обращались очень дурно: «Ведуще путем боса токмо во единой свите и ругающе облекоша в ризы язычески и покрыша главу татарскою шапкою и нозе обувше во своя сандалии». В таком жалком одеянии Филарет приведен был к Вору и окружающим его полякам. Здесь отношение к пленнику сразу изменилось. Второй Лжедмитрий и его советники поняли, как важно для них примириться с таким знатным и популярным человеком. «Хотяще к своей прелести того притягнуть», «да тем инех прельстят, – догадывается умный келарь Троице-Сергиевой обители, – нарицают его патриарха и облагают его всеми священными ризами, и златым посохом почествуют, и служити тому рабов, яко же и прочим святителем даруют». Однако «Филарет, разумен сый и не преклонися ни на десно ни на шуее, но пребысть в правой вере» 229.

Палицын представляет пребывание Филарета в Тушине пленом и говорит, что нареченный патриарх жил там под строжайшим присмотром сторонников второго самозванца 230. Пленником тушинцев рисовал себе его и патриарх Гермоген. «А которые взяты в плен, как и Филарет митрополит и прочие, – писал в 1609 году патриарх, – не своею волею, но нужею и на христианский закон не стоят и крови православных братий своих не проливают, на таковых мы не порицаем, но и молим о них Бога» 231. Позднейшие отношения Гермогена к Филарету, о чем речь пойдет ниже, не дают нам возможности предполагать, что словами великого архипастыря руководил только политический расчет не поселять соблазна и смущения в умах русских людей 232. Думаем, что Филарет воздерживался от выступлений в пользу Вора, а быть может, нашел и способ войти в тайные сношения с Гермогеном.

Но в то же время нельзя не признать, что, как выяснил С. Ф. Платонов, поведение Филарета в Тушине, «скорее всего, заслуживает название оппортунизма и политики результатов» 233. Перед пленным Ростовским митрополитом было три выхода: открыто обличить самозванца, искренне предаться на его сторону или попробовать лавировать между этими двумя путями; и Филарет, недоброжелатель Шуйского и в то же время отрицательно относившийся к Тушину, избрал последний, наиболее благоразумный, но очень непривлекательный способ 234. Он примирился по виду со своим положением, поднес Вору принятый московскими обычаями подарок, не уклонялся от визитов тушинской знати и не протестовал против рассылки от его имени грамот 235.

Однако Филарет при своем большом уме не мог не понимать, что Тушинский вор не в состоянии водворить порядок на Руси, которую Ростовский митрополит, несомненно, горячо любил. Поэтому, не желая в то же время и торжества Шуйского, к которому у него не было расположения и в силу которого он не верил, Филарет склонился мало-помалу к мысли о необходимости избрания нового государя. Толчком к этому послужили вторжение польского короля Сигизмунда III в пределы Руси и начавшийся вслед за этим распад Тушина. Невольно у людей, способных к работе мысли, должен был встать вопрос: как вывести родину из все более запутывающегося и угрожающего положения? Кроме внутренних раздоров сторонников Шуйского и Вора Руси грозило теперь завоевание иноземцами. Если бы удалось устранить царя Василия и «царя Дмитрия Ивановича», а на место их выбрать государем кого-нибудь из своих соотечественников, то нельзя было поручиться за водворение внутреннего спокойствия в стране. Страсти разгорелись, и нужны были суровые уроки междуцарствия и разрухи для того, чтобы русские люди «понаказались» и поняли необходимость единения. Кроме того, при наличии в стране сильного вражеского войска, казалось, невозможно было наладить необходимый порядок. Естественно, напрашивался вывод: из врагов можно

было сделать друзей и при помощи них прийти к желательному результату. Таким образом, неминуемо было остановиться на мысли о династической унии с Польско-Литовским государством и о выборе в государи королевича Владислава. Эта мысль не была к тому же полной новостью. Вспомним хотя бы времена Грозного и Федора Ивановича, претендентов на польско-литовский престол. Была, конечно, разница между вступлением польского королевича на трон русских царей и получением московским государем польской короны. В последнем случае выгода унии была бы на стороне Руси. Теперь же, несомненно, выигрывали поляки. Но положение нашей родины было тяжело, и приходилось идти на уступки.