Евгений Решин - Генерал Карбышев

Май и июнь были для батальона особенно тяжелыми. Пришлось отходить с боями от Вафангау. Поручик Карбышев командовал гелиографистами — их отряд шел во главе войсковых колонн и поддерживал связь между ними. Не раз, идя впереди, солдаты Карбышева вступали в перестрелку с японскими заставами. Но это были уже привычные для Карбышева стычки с врагом. Примерно за полгода до этого Дмитрий Михайлович, командированный в Порт-Артур, попал в пути в засаду японцев. Собрав казачьи посты, он сумел их вывести из окружения и присоединиться к батальону.

Отважный офицер вел своих солдат на выполнение заданий командования; отражал натиск яростно атакующего врага. И в памяти Дмитрия часто воскресали рассказы отца о казачьих походах и перепалках, о доблести всего их казачьего рода.

Нет, он не осрамил фамильной чести Карбышевых, хоть война царской России с Японией и была проиграна.

Потеря Порт-Артура, как отмечал В. И. Ленин, обнаружила внутреннюю гнилость царизма. Не русский народ, а самодержавие пришло к позорному поражению. Капитуляцию Порт-Артура Ленин считал прологом капитуляции царизма.

Дмитрий Карбышев прошел сквозь огонь, прокалился в самом пекле войны. Он оставался на полях сражений с первого до последнего выстрела. И выстоял.

Он показал себя не только храбрым, но и талантливым офицером-сапером, в совершенстве знающим свое дело. Карбышев постоянно заботился о солдатах и разделял с ними всю меру опасности и риска, все тяготы боев и походов.

Может быть, поэтому солдаты относились с особым уважением и любовью к своему командиру, хотя его назначили к ним прямо из училища и был он младше большинства своих подчиненных.

Его ратный труд был оценен по достоинству — три медали, пять боевых орденов! А последний, пятый — Святой Анны «За храбрость».

Да, он повторил и приумножил воинскую славу отца. Однако не кичился ею, вел себя так, как подобает русскому солдату. И тяжело переживал поражение, стоившее Родине многих жертв.

Конечно, он видел и то, почему все так произошло. Он был свидетелем невежества, тупости и продажности отдельных генералов и адмиралов.

Когда до Восточно-Сибирского саперного батальона, в котором служил Карбышев, дошли вести о революции 1905 года, о Кровавом воскресенье в Петербурге, о баррикадах Красной Пресни в Москве, среди солдат начались волнения: они настойчиво требовали скорейшего возвращения домой.

Но батальон, отправленный после войны из Маньчжурии в Никольск-Уссурийский, застрял там якобы потому, что перегружены Сибирская и Забайкальская дороги.

Солдаты настаивали на своем требовании. Особенно в роте, которой командовал Карбышев. Начались волнения, митинги, протесты. Дмитрию Михайловичу приказали усмирить «смутьянов». А он встал на сторону солдат, объяснил им всю подоплеку мнимых заторов на транспорте: солдат не отправляют домой не потому, что мало вагонов и паровозов, а потому, что царские власти боятся притока свежих революционных сил в центральные районы страны.

Нашелся провокатор, донес о Карбышеве командованию. Оно решило предать его военному суду. Но ни один солдат не подтвердил справедливости доноса. «Дело» о вольнодумстве командира и преступной близости его к солдатам было передано на рассмотрение офицерского «суда чести».

Предстоит отыскать это злополучное «дело». Выявить полностью то, как «верные слуги царя и отечества» пытались очернить отважного и честного офицера, любимца солдат, заслужившего в бою пять наград.

Дальневосточный краевед А. Чукарев предпринял интересный поиск материалов о том, каким был Никольск-Уссурийский как раз в то время, когда там находился Карбышев. Краевед пришел к выводу, что Дмитрий Михайлович безусловно знал о созданном в этом городе Союзе крестьян Южно-Уссурийского края.

Чукареву удалось выяснить и время офицерского «суда чести» над Карбышевым — август 1906 года.

В ответ на обвинение в том, что он позорит честь офицера русской армии, якшаясь с бунтующими нижними чинами, Дмитрий Михайлович бросил в лицо своим обвинителям:

— Не я, а те, кто заставляет войска стрелять в безоружных людей, пороть крестьян в селах, — вот кто позорит честь офицеров.

Других сведений о суде пока нет, за исключением самого приговора: общество офицеров потребовало от Дмитрия Михайловича подать в отставку, уйти в запас сроком на год. Суд проявил «великодушие», учитывая заслуги обвиняемого и полагая, что он «одумается», раскается.

В поисках пристанища и работы Карбышев переехал из Никольск-Уссурийского во Владивосток. Но и там крамольному офицеру нельзя было устроиться на гражданскую службу. Тяжелое материальное положение заставило его пробавляться случайным заработком чертежника.

Но призвание оказалось сильнее любых обстоятельств. Дмитрий Михайлович выписал из Петербурга необходимые учебники для подготовки в Инженерную академию. В 1907 году во Владивостоке формировался еще один саперный крепостной батальон. Срочно понадобились опытные офицеры. Об этом узнал Карбышев. Ради того чтобы стать инженером-фортификатором, он возвратился в царскую армию, в которой не хотел служить, и стал командиром роты Владивостокского крепостного саперного батальона.

«Работы было много, крепость реконструировалась, — вспоминает А. Чукарев. — Возводили бетонные форты вокруг Владивостока, на вершинах сопок расчищали площадки для орудий, строили укрытия для стрелков, пулеметные гнезда… Целыми днями Карбышева можно было видеть на строительных объектах, а в остальное свое время он упорно готовился в академию» [1] Чукарев А. Начало пламенной жизни. — Дальний Восток, 1967, № 4, с. 151–152. .

Выдержав предварительные испытания во Владивостоке, Дмитрий Михайлович опять отправился в Петербург.

Интересные подробности о жизни Д. М. Карбышева приведены в записках старого товарища и сослуживца Карбышева полковника В. М. Догадина, переданных Центральному военно-инженерному историческому музею. Впервые он встретился с Дмитрием Михайловичем через два года после русско-японской войны — в Петербурге, в том самом Михайловском замке, где Карбышев окончил инженерное училище, а затем уже вернулся сюда, чтобы держать экзамены в Инженерную академию.

Вот отрывки из неопубликованных воспоминаний В. М. Догадина, воссоздающих не только обстановку в академии, но и образ самого Карбышева, — надеемся, читатель не посетует на пространность этого свидетельства.

«…Держать экзамен полагалось в так называемой „обыкновенной форме“ (мундир с погонами и красным кушаком, при орденах), и на груди многих офицеров сияли орденские отличия.

Особенно много этих отличий, привлекавших к себе общее внимание, было у офицера, прибывшего с Дальнего Востока. У него ордена были не только на груди, где носились ордена третьей и четвертой степени, но и на шее у воротника. Здесь блистал орден Станислава второй степени с мечами. Больше ни у кого из офицеров такого ордена не было.