Евгений Решин - Генерал Карбышев

Один из узников концлагеря врач Л. И. Гофман-Михайловский, проводивший медицинский осмотр, свидетельствует:

«…Помню эту удрученную вереницу полуживых, отечных узников. В то время я, врач по специальности, был привлечен к работе в лагерном ревире (лазарете) для медицинского обслуживания заключенных.

Медосмотр кроме меня производили русский врач Дегтярев, чешский — Визнер, польский — Величанский и другие.

Во время осмотра ко мне подошел писарь ревира Неверли (ныне известный польский писатель), числившийся под фамилией Абрамов, и показал учетную медицинскую карточку заключенного Карбышева Дмитрия Михайловича, 64 лет, профессора, генерал-лейтенанта инженерных войск Красной Армии.

Передо мной стоял крайне истощенный, с отеками на лице и ногах седой старик, облаченный в рваную полосатую одежду, с долблеными деревянными колодками на ногах. Строгие черты лица и горящие жизненным огоньком глаза как-то интуитивно внушали веру в силу воли этого человека. В первый момент я растерялся: чем могу я помочь, как спасти его от смерти? Я не представлял, как я это сделаю, но знал, что это моя обязанность.

Неверли показал еще две медицинские карточки — генерал-майора Т. Я. Новикова и Г. В. Зусмановича.

Осмотр их показал, что здоровье обоих тоже крайне расшатано. Посоветовавшись с Дегтяревым и другими товарищами, мы решили взять этих трех генералов под свою особую опеку. При содействии чешского врача Визнера, поляков Величанского и Михаловича, а также писаря канцелярии ревира Закшевского на следующий день Д. М. Карбышева удалось перевести из карантинного барака ко мне, а Новикова и Зусмановича — в барак к Дегтяреву.

Мне удалось поместить Дмитрия Михайловича в барак, где я опекал 300–350 человек больных заключенных. Прежде всего его накормили, обмыли, переодели и уложили в постель. При медицинском осмотре мною было установлено, что Дмитрий Михайлович страдал резко выраженным общим истощением всего организма с наличием голодных отеков тела и жидкости в полостях, резко выраженным истощением нервной системы, авитаминозом, склерозом сосудов сердца, эмфиземой легких, хроническим бронхитом, чесоткой и флегмонами обеих голеней.

В его судьбе принимало самое душевное участие множество простых русских людей. Они не щадили усилий и доставали для Дмитрия Михайловича продукты питания и необходимые лекарства.

Кое-какие продукты для Карбышева, Новикова, Зусмановича и других больных товарищей, остро нуждавшихся в поправке, передавал через своих друзей старший по кухне Александр Васильев. Кое-что удавалось добыть через организацию польского Красного Креста, которая в это время начала функционировать и получила разрешение оказывать помощь.

Целый месяц наш больной спал, как младенец, по 16–18 часов в сутки. Через полтора месяца он уже ходил по бараку, несколько окреп, флегмоны зажили и сошли отеки. Теперь он по вечерам, когда в лагере устанавливался относительный покой, охотно рассказывал о своей богатой событиями жизни. Особенно трогали его рассказы о тяжких испытаниях в плену.

Слушая Дмитрия Михайловича, я всегда поражался его спокойствию и мужеству, беззаветной преданности Родине. Не в одном лагере ему пришлось хлебнуть горя: Замостье, Хаммельбург, Флоссенбюрг…

Рассказы Карбышева вызывали у всех слушавших его жгучую ненависть к фашизму, придавали нам силы для борьбы с врагом.

Дмитрий Михайлович был исключительно дисциплинированным пациентом и большим оптимистом. Не раз он говорил мне, когда я ему делал порой болезненные инъекции: „Доктор, колите меня чем хотите и сколько хотите, лишь бы я скорее выздоравливал. Мы должны обязательно встретиться у меня дома, в Москве. Ведь наши бьют немцев на всех фронтах“.

Во время пребывания Карбышева в концлагере Майданек у меня возникла идея изменить ему фамилию, чтобы оградить от новых угроз, издевательств и пыток. Это не представляло трудности, так как каждый день в бараке умирало до трех десятков заключенных. Я бы мог подобрать из числа умирающих русских или украинцев человека подходящего возраста, узнать у него необходимые биографические данные и причины заключения, а после его смерти подать рапорт, указав номер Карбышева. Однако генерал от этого предложения категорически отказался, заявив, что Карбышев всегда был Карбышевым и останется им впредь, что бы ему ни угрожало» [19] Гофман Л. И., — См.: Исторический архив, 1957, № 3, с. 70–73; а также Сб.: Солдат, герой, ученый, с. 184–188. .

Капитан А. Д. Мельник был в ревире одновременно с Карбышевым и оставил нам довольно точную картину пережитого:

«…Мы находимся в лагере смерти — Майданеке. Все здесь подчинено единой цели — уничтожению беззащитных людей. Но воля заключенных, их сплоченность и помощь друг другу, поистине самоотверженная работа русских, польских, чешских врачей часто отводят костлявую руку смерти от того или иного человека.

Так получается и с нами. Живу я. Живет „доктор Вова“. Живет генерал Карбышев. Живет поляк, его фамилия Неверли. Быстрее других поправляется „доктор Вова“ — военный врач Владимир Дегтярев. Он воевал, партизанил в Польше, потом был схвачен гитлеровцами и попал в Майданек, пройдя до этого через несколько концлагерей. Плох я, плох Неверли, у которого после тифа началось воспаление легких. Лучше стал чувствовать себя Дмитрий Михайлович Карбышев.

Я уже разговаривал с ним. Сухонький, прозрачный человек с желтой, как пергамент, кожей, с монгольскими чертами лица мало похож на того подвижного, энергичного генерала, которого я видел на маневрах. Только глаза, живые молодые глаза на желтом лице говорят о том, что воля этого человека не сломлена, несмотря на нечеловеческие испытания, которым подвергли его гитлеровцы. Карбышев спросил меня:

— Как здоровье?

— Пока плохо. Но думаю выкарабкаться…

— Надо, надо. Я вот тоже лежал пластом, а сейчас заметно полегчало…

Мы разговорились. Тихо, чтобы никто не слышал, я сказал:

— А я ведь вас знаю…

— Меня? Каким образом?..

Когда я назвал время и место маневров, на которых видел его, Карбышев оживился:

— Как же, как же, помню! Хорошее было время. Так значит, вы?..

— Капитан Красной Армии.

— Так, так, — задумчиво проговорил генерал, — вот оно что. Ну, что ж, дорогой, надо держаться, во что бы то ни стало держаться. Умереть здесь, сами видите, можно в два счета. А выжить?.. Но нас здесь немало, а это большая сила…

Говорили мы, в сущности, очень немного, но от этого короткого разговора, от спокойного тона Карбышева как-то сразу стало легче на душе. Он протянул мне кусочек хлеба с маргарином.

— Угощайтесь. Чем богат, тем и рад…

— А вы?..

— Я? Мне хватает. Верите же, иначе обижусь!