Георгий Арбатов - Человек системы

Ситуации создавались взаимоопасные, постоянно подстегивавшие желание наших лидеров повлиять на ход событий у соседей, а то и вмешаться в их дела. Ибо развитие там каких-то процессов могло восприниматься не только как нежелательное, но и как угрожающее нашей внутренней стабильности. В годы перестройки, когда мы наконец перестали претендовать на монополию на истину, на «единственно настоящий социализм», отказались в принципе от вмешательства во внутренние дела своих друзей и союзников, положение радикально изменилось как для нас, так и для них. События в другой стране перестали восприниматься как наше внутреннее дело, что устраняло и мотивы для вмешательства. А потому были предотвращены и многие внешнеполитические осложнения.

Конечно, эта перемена в нашей внешней политике имела далекоидущие последствия: руководство многих стран – в том числе ГДР, Румынии, Чехословакии, Болгарии – не проявило своевременной готовности к обновлению общества, упорно, подчас демонстративно оставалось на старых позициях, сформировавшихся в свое время пусть в значительной мере под нашим влиянием или давлением, но сейчас сохранявшихся вопреки тем процессам, которые развернулись в СССР. В этом состоял жестокий исторический парадокс: отказавшись вмешиваться в их дела, мы отказались силой исправить и то плохое, что было им навязано силой раньше. А запоздание привело к усилению внутренней напряженности и последовавшему за ним взрыву. В ряде стран – с немалыми издержками не только для наших друзей, но и для демократических сил в целом.

В свете драматических перемен, охвативших в 1989 году страны Восточной и Центральной Европы, наша новая политика в отношении их стала в Советском Союзе объектом не только дискуссии, но и острой политической борьбы. С трибун пленумов и съездов ЦК КПСС, а затем и в парламенте политическое руководство – в особенности М.С. Горбачев и Э.А. Шеварднадзе – подверглось острой критике со стороны консерваторов, сторонников имперских традиций и амбиций. Они ставили руководству страны в вину то, что его курс привел к «развалу социалистической системы», утрате «буферной зоны», подрыву безопасности страны. Я решительно не согласен ни с одним из этих обвинений.

Социалистическая идея – а я в нее не утратил веры и сегодня – это часть человеческой цивилизации. Мы найдем ее истоки в раннем христианстве, в трудах великих просветителей и лидеров демократических движений последних нескольких веков. Но претворяться в жизнь социалистическая идея не может вопреки воле народа. Мы попытались оспорить эту истину (кстати, теоретически свойственную классическому марксизму), форсировав, навязав ряду стран Европы силой социалистические – в нашем понимании этого слова – преобразования. Как только последовал отказ от политики «социалистического принуждения», выяснилось то, чего можно было ожидать: в этих странах «социализм» нашего образца не пустил, да и не мог пустить собственных корней, не обрел жизненной силы.

Это – социальная сторона проблемы. Что касается ее внешнеполитических аспектов, то обвинения в адрес М.С. Горбачева и Э.А. Шеварднадзе в утрате «буферной зоны» («Кто потерял Восточную Европу?») пронизаны неприемлемым имперским мышлением и просто не отвечают реалиям сегодняшнего мира. Реалиям, не оставляющим в нашу эпоху места ни для империй, ни для претензии на превращение суверенных государств в свои «буферные зоны». А представления критиков о том, что подрывает, а что укрепляет безопасность, тоже неверны, противоречат новым структурам и реальностям международных отношений.

Много позже – 15 июня 1990 года – мне довелось выступать по некоторым из этих проблем на заседании Комиссии ЦК КПСС по вопросам международной политики. Я бы хотел вкратце повторить то, что сказал там.

Наша безопасность не пострадала от того, что мы перестали рассматривать в качестве союзников людей из числа руководителей некоторых стран Восточной и Центральной Европы, продававших НАТО советскую секретную военную технику (печать сообщала, что этим систематически занимались Чаушеску и в прошлом ряд польских деятелей). Тем более не могут быть надежными союзниками страны и народы, которые удерживались в составе союза силой. Наоборот, наступивший наконец «момент истины», выяснение реального положения вещей только укрепили нашу безопасность.

Кроме того, чтобы поддерживать существование этого псевдосоюза, нам не только приходилось дорого платить, но и раз за разом прибегать к вооруженному вмешательству: в ГДР в 1953 году, в Венгрии в 1956-м, в Чехословакии в 1968-м. Могли мы оказаться на грани таких действий и в отношении Польши. Каждый раз это вело к обострению напряженности, ухудшению отношений с Западом, подстегивало гонку вооружений. И покуда существовал не подлинно добровольный, а основанный на принуждении союз, существовала и возможность новых интервенций со всеми их возможными последствиями, вплоть до крупного вооруженного конфликта в Европе. Разве это вклад в безопасность?

Все это мы (и то не все) прочувствовали, однако, позже. Тогда, в 1956 году, от этой ступени развития политического понимания и политики нас отделяло много лет. И при отсутствии должных политического опыта и политической зрелости ситуация, увы, виделась руководству иначе.

Яркая иллюстрация тому – вооруженное вмешательство в события в Венгрии. (Хотел бы, правда, оговориться; наши действия в немалой степени были связаны со всей тогдашней международной обстановкой, с холодной войной, рожденными ею страхами и представлениями, а также с тем, что события в этой стране подогревались пропагандой и секретной деятельностью США, и это, по тогдашним нашим представлениям, оправдывало вмешательство.) Венгрии эти события стоили дорого. Но немало пришлось заплатить за них и нам. Прежде всего торможением в политике десталинизации и реформ, и без того сталкивавшейся со многими трудностями.

Международные осложнения усугубляли и без того непростую обстановку в руководстве, острую, временами драматичную внутреннюю борьбу. Это еще больше затрудняло Н.С. Хрущеву проведение последовательной политики преодоления сталинизма. Но мне не хотелось бы сводить дело к внешним обстоятельствам. Не вызывает сомнений тот факт, что предпринятая тогдашним советским руководителем на XX съезде резкая критика И.В. Сталина была отчаянно смелым шагом, но «шагом в неизвестное», навстречу проблемам, многие из которых он, скорее всего, даже не мог предвидеть. Мне не раз потом приходило в голову, что такой шаг требовал даже какой-то авантюристической жилки, и она, представляется, присутствовала в характере, психическом складе, темпераменте Никиты Сергеевича, став предпосылкой его отдельных успехов, так же как и причиной многих его ошибок и неудач.