Георгий Арбатов - Человек системы

Но один вопрос – его мне ставили в ходе избирательных кампаний – я бы все-таки хотел упомянуть. Он был задан в лоб: «И по публикациям, и по тому, что вы говорили, можно сказать, что вы не были сторонником сталинизма и реакции, даже выступали за прогрессивную политику. Но ведь другие – Солженицын, Сахаров, генерал Григоренко и т. д. – вели намного более решительную, мужественную борьбу. Почему вы не были в их рядах?»

Отвечая, я сказал, что, во-первых, в годы застоя против тогдашней политики и из числа так называемых диссидентов выступали разные по своим взглядам люди. Даже уважая их право на свое мнение, я, марксист, член партии, далеко не со всеми из них могу согласиться. И, во-вторых, если иметь в виду то, что таких, как я, со многими из этих людей (особенно с А.Д. Сахаровым) объединяло, я бы не противопоставлял усилия тех, кто бросил открытый вызов системе и порвал с ней, тем, кто старался изменить ее изнутри.

И не только потому, что здесь при сходстве некоторых основных политических позиций тоже могли сказываться различия во взглядах. Мне кажется, что с точки зрения ровного воздействия на политику важно было сочетание усилий ее критиков, вышедших или вытолкнутых из системы, с усилиями тех, кто пытался воздействовать на нее, оставаясь внутри.

Я при этом отдаю должное мужеству, бесстрашию тех, кто, как академик Сахаров, занимал бескомпромиссную позицию, за это шел на риск и страдания. Это герои, это даже мученики. И без того, что они сделали, процесс обновления в нашей стране едва ли мог бы развиваться столь быстро и глубоко. Но если бы не было многих сотен и тысяч тех, кто в повседневной работе и повседневных, очень будничных схватках не пытался остановить натиск реакции, сталинистского консерватизма, отстоять и продвинуть идеи демократии, мирного сосуществования и экономической реформы, едва ли возможен был бы процесс обновления как эволюционный процесс.

А я чем дальше, тем больше верю именно в эволюции. Радикальные перевороты, революции, начинаясь с «праведного насилия», как правило, перерастали в насилие ради насилия, потом становились легкой добычей диктаторов и тиранов. Конечно, и такие люди, как Сахаров, выступали за ненасильственные перемены. Но чтобы их обеспечить в качестве органичной части этого процесса, нужны были усилия также и изнутри системы.

Сказанное не значит, что я не вижу ошибок и недостатков в том, что делал и о чем писал. Ошибки конечно же были. Оглядываясь назад, я не могу не признать, в частности, того, что, видя опасность пути, по которому шла страна, недооценивал ее глубину. Так же, как недооценивал масштабов необходимых перемен. Не то чтобы это как-то сказалось на реальной политике – понимай я все правильно, положение дел едва ли изменилось бы. Но не признать этого не могу – не хотел бы оставить впечатление, что задним числом пытаюсь выглядеть умнее, прозорливее, принципиальнее, чем был на самом деле.

Из этой ошибки вытекали и другие, в частности недостаточная настойчивость в борьбе против неверных решений, излишняя готовность промолчать, потерпеть и недостаточная решительность в отстаивании своих взглядов. Свою роль, конечно, играл и конформизм, которым было, пусть в меньшей мере, чем старшие мои товарищи, заражено и мое поколение. Может быть, этот конформизм и подсказывал, подсовывал спасительные иллюзии, что ты делаешь что-то важное, эффективное, помогал жить в мире со своей совестью, уходя в «малые» дела (в частности, помощь несправедливо обиженным или оказывавшимся под ударом людям, «просвещение» начальства и т. д.).

Но, с другой стороны, что действительно эффективное могли сделать люди моего положения? И так ли уж несущественны в своей сумме эти «малые» дела? Особенно если к этому добавить постоянную творческую работу – как личную, так и связанную с созданием и развитием Института США и Канады АН СССР. Эта работа – разумеется, не только моя, но многих десятков, а может быть, и сотен людей – и готовила в недрах застойных времен идейное и политическое пробуждение, новое мышление.

В конце концов, не извне, а изнутри общества после очень тяжелого периода его истории пришли и М.С. Горбачев, и его соратники, начавшие перестройку. Но ее готовили и в ней участвовали и многие другие.

Говорю об этом не для того, чтобы хоть в малейшей степени приписать себе гражданский подвиг и мужество тех, кто бросил открытый вызов злу, боролся с ним, как на войне. Но общественное развитие все же сложнее войны и требует сочетания разных форм воздействия и усилий. Главное, надо было эффективно противостоять реставрации сталинизма в период его контрнаступления и готовить последующее обновление общества.

Важно также иметь в виду, что наступление сталинизма, начавшееся во второй половине шестидесятых годов, велось не только против людей, но и против идеи, против исторической правды и новых представлений о социализме, о мире, о политике. Возможности такого наступления у консервативных сил имелись немалые.

В их руках оказались практически все ключевые посты в идеологии. Идеологический отдел, созданный при Хрущеве, был разбит на три. Один – Отдел науки – попал в руки С.П. Трапезникова и сразу стал главным оплотом сталинистской вандеи. Второй – Отдел культуры – возглавил В.Ф. Шауро, бывший секретарь ЦК Белоруссии по идеологии, человек, по-моему, готовый проводить любую политику, которую предпишут сверху, не очень активный сам, но предоставлявший полную свободу некоторым своим «жаждавшим крови» сотрудникам. Поскольку еще раньше в творческих союзах и ряде редакций были созданы прочные оплоты сталинизма, этим людям не составляло большого труда не только остановить движение вперед, но по широкому фронту открыть дорогу махрово-консервативным, сталинистским взглядам, в то же время зажимая все, что им противоречило.

С третьим отделом, отпочковавшимся от «империи Ильичева» – Отделом пропаганды, – дело обстояло сложнее. После снятия В.И. Степакова (видимо, за близость к Шелепину) он был без заведующего и до начала 1972 года оставался под фактическим руководством А.Н. Яковлева. И, собственно, только Яковлев и несколько, совсем немного, его единомышленников в Отделе пропаганды пытались что-то сделать, чтобы поставить преграду на пути поднявшейся консервативной волны. За это А.Н. Яковлев вскоре поплатился. Предлогом стала его интересная, актуальная до сих пор, получившая тогда широкий отклик у общественности статья в «Литературной газете» об интернационализме.

Это было, по сути, первое серьезное публичное выступление в защиту интернационализма, против национализма и активизировавшегося великорусского шовинизма. По существу, это было сильное выступление в защиту идей XX съезда КПСС, что заметили не только противники, но и сторонники сталинизма. Голиков тут же написал донос, который рассматривался на политбюро. При мне и нескольких других товарищах Брежнев выговаривал Яковлеву за статью. И прилюдно же сказал, что на первый раз его «прощает», расчувствовался от собственного великодушия и даже его обнял. Но через пару дней вышло решение о назначении Яковлева послом в Канаду, где он пробыл до середины 1983 года. После этого Отдел пропаганды тоже «зашагал в ногу».