Георгий Арбатов - Человек системы

А забраться можно было очень высоко. И до секретаря ЦК, и до министра, и до руководителя в науке и культуре. Не говоря уж об административных и правоохранительных органах.

Занявшись не своими делами, партия все меньше внимания уделяла собственным. Со временем даже партийные работники начинали в этом вопросе – что все-таки есть чисто партийные дела? – все больше путаться. В повестке дня каждого заседания Секретариата или политбюро ЦК насчитывалось несколько десятков вопросов – в основном мелких, хозяйственных или административных, внешнеполитических, военных, но не партийных. И в таком же количестве издавались длинные постановления, которые быстро забывались, редко проверялись и еще реже выполнялись. Один из главных пороков такого механизма управления – полная безответственность. Начиная с самого верха – кто, кроме двух-трех чиновников, знал хотя бы фамилию инициатора того или иного постановления? Тайной навсегда (даже для членов ЦК КПСС, допущенных к толстым томам протоколов Секретариата ЦК и политбюро) оставалось, кто конкретно – и как – выступал за и против. И ни разу никого за неверное решение не привлекли к ответственности.

В чем состоял смысл, где были движущие пружины неуемного роста управленческого аппарата, бюрократии в период, когда динамика развития экономики, других сфер общественной жизни начала затухать? Мне кажется – я об этом уже упоминал, – самое близкое к истине объяснение дает «закон Паркинсона», согласно которому в больших бюрократических структурах утрачивается связь с общественной целью, пользой, и они работают все больше на самих себя, на свой собственный рост и возвеличивание.

В период застоя это обнаружилось с особой очевидностью. Он, этот период, означал райскую эпоху, настоящий «золотой век» аппарата, бюрократии. Сталин ее время от времени «прореживал» путем безжалостных репрессий. Хрущев ее перетряхивал, часто сменяя людей на руководящих постах, проводя бесконечные реорганизации, Брежнев провозгласил лозунг «стабильности» и был ее воплощением, олицетворением, если понимать под стабильностью неподвижность, отсутствие перемен.

Ответственные посты стали в принципе пожизненными, а бюрократы – несменяемыми. Очень многие секретари обкомов, министры, ответственные работники партийного и советского аппарата занимали свою должность по пятнадцать – двадцать лет. Изобреталась изощренная техника увода самых бездарных, безнадежных, полностью провалившихся работников от ответственности. Секретаря обкома, например, если были основания ждать неприятностей на очередных выборах в области, отзывали, скажем, на должность инспектора в Отдел оргпартработы ЦК КПСС, а через два-три года рекомендовали (фактически назначали) секретарем в другую область. Из министерства в министерство перебрасывали несостоятельного министра либо «под него» создавали какое-то новое министерство. А совсем провалившимся находили или создавали синекуру, часто направляли в какую-либо страну послом.

Ответственные работники, высший эшелон номенклатуры в годы застоя таким путем окончательно выделились в особую касту (как и работники республиканского, областного и районного масштабов в свои «малые» касты). Это было нечто вроде дворянства. Пожизненного, связанного с почетом, высоким по нашим стандартам жизненным уровнем и изрядным набором разнообразных привилегий (в снабжении, обеспечении жильем, лечении и отдыхе, даже похоронах). Это была настоящая каста, все больше отделявшаяся от общества: она изолированно жила, лечилась, отдыхала, в ней часто образовывались семейные, клановые узы – ведь дети вместе проводили время, знакомились, нередко женились. Мало того, именно в годы застоя был сделан и следующий логический шаг – попытались создать систему передачи власти или хотя бы привилегий по наследству. Через систему привилегированного образования, а затем и назначений и выдвижений по службе. Пример дали руководители: сын Брежнева стал заместителем министра внешней торговли, а муж дочки – первым заместителем министра внутренних дел. Да разве Брежнев был в этом одинок? Конечно, мы не дошли до того, что в совсем карикатурной форме потом было сделано кланом Чаушеску в Румынии. Но то, что образовалась привилегированная каста, не вызывает сомнений.

Другой вопрос, что неверно связывать это, как и вообще неоправданные привилегии, с Брежневым и периодом, когда он стоял во главе страны. Началось это и приобрело широкий размах много раньше – еще при Сталине.

Конечно, аскетизм многих старых большевиков и партмаксимум – не миф, а реальность первых послереволюционных лет. Но фанатичный порыв революционеров-идеалистов – это не система. Сама бедность общества делала привилегии практически неизбежными. Особые пайки для ответственных работников появились очень рано (известно, что в связи с Кремлевкой и в оправдание ей рассказывали сентиментальную историю о случившемся на заседании Совнаркома голодном обмороке наркомпрода Цюрупы, после которого, как утверждают, по указанию Ленина была создана «столовая лечебного питания» – этим названием маскировался продовольственный «спецпаек», просуществовавший до 1988 года. А жилье им поначалу предоставлялось в Кремле и в так называемых домах Советов – в Москве их было несколько: на улицах Грановского, Коминтерна (нынешний Калининский проспект) и ряде других, не говоря уж о Доме правительства, описанном Ю. Трифоновым в повести «Дом на набережной». И было это жилье не слишком роскошным, но несравненно лучшим, чем у других. Тогда же появились дачи (с обслуживанием) для начальства поменьше – дачные поселки. И особые поликлиники, больницы, дома отдыха и санатории, а также, конечно, персональные автомашины.

Уже в тридцатых годах все это сложилось в цельную систему. Со своей иерархией: члены политбюро, кандидаты, секретари ЦК, члены ЦК, наркомы, начальники главков и т. д. – каждая категория имела свой набор привилегий. Круг имевших их был до войны довольно узок, но сами привилегии были весьма значительными, особенно в сравнении с тем, как жил народ. А у самой верхушки – даже поражавшие воображение. Помню, один из моих одноклассников регулярно бывал с родителями на даче у Яна Рудзутака, близкого друга его отца; от его рассказов о том, что там было, как кормили, как развлекались, я просто обалдевал.

Во время войны экономические и социальные различия да и абсолютный объем привилегий для тех, кто был наверху, разительным образом возросли. Особенно к ее концу, когда появились «трофеи» и наладилась американская помощь (немалая ее доля – знали это организаторы ленд-лиза или нет – шла на подкармливание начальства). А карточная система была доведена до крайней степени изощренности. Хочу это особо подчеркнуть, так как наши популисты рассуждают о карточках как чуть ли не о вершине социальной справедливости. Карточки были разных категорий. И не только иждивенческая, для служащих и рабочая, но и специальные, нескольких категорий, для начальства – так называемые литерные. В дополнение – система ордеров и талонов на разные товары. Ордера на водку, например, служили тогда наиболее устойчивой валютой. Но были ордера также на промтовары. Спекуляция получаемыми по ордерам водкой, отрезами, обувью и другой всячиной стала почти что частью нормального образа жизни семей ответственных работников. Все больше начала выделяться верхушка генералитета. Некоторые генералы зарвались настолько, что даже смотревший на это разложение сквозь пальцы Сталин их одернул, а нескольких велел арестовать. Это был настоящий «пир во время чумы», ибо народ бедствовал, жил, по существу, в нищете, недоедал. На первый взгляд абсурдно, но факт – отмена карточек ухудшила материальное положение широкого круга номенклатуры, уменьшила ее привилегии.