Николай Черушев - Вацетис — Главком Республики

7 мая И.И. Вацетис обратился в Московский городской военный комиссариат с докладной запиской, в которой указывал, что для приведения вверенной ему дивизии в боевую готовность необходимо включение в нее частей и подразделений всех родов войск, а прежде в сего артиллерии. Эта просьба возымела действие — уже неделю спустя Московский горвоенкомат направил в Московский губвоенкомат требование направить в Латышскую дивизию две легкие и одну тяжелую батареи, а также броневик {72} 72 РГВА. Ф. 1574. Оп. 1. Д. 31. Л. 20, 21,49. .

Предметом особой заботы И. И. Вацетиса, как начальника дивизии, было возвращение в нее разрозненных латышских отрядов и отдельных полков, разбросанных по разным городам Советской России. В некоторых таких частях и отрядах обнаружилось стремление к «самостийности», в них взяли верх сепаратистские тенденции и даже элементы анархии. Этим объясняется их нежелание присоединиться к дивизии. Выполняя по распоряжению местных Советов те или иные задачи по укреплению Советской власти на местах, эти отряды, фактически находившиеся на положении красногвардейских, «зараженные» местническими настроениями, не стремились влиться в строго регламентированную, централизованную армию. Их нежелание влиться в состав дивизии объяснялось еще и расхождением во взглядах на ее внутреннее построение (положение командного состава, стрелковых комитетов и партийных организаций).

Сепаратистские тенденции были сильны в 6-м полку, находившемся в Петрограде, — он вошел в состав дивизии лишь в конце июня 1918 г. До начала июня отказывался вступать в дивизию и Торошинский полк, выросший из батальона 6-го полка в районе станции Торошино под Псковом. Отколовшаяся часть 7-го полка, из которой образовался самостоятельный Лиепайский полк, вошел в дивизию лишь в феврале 1919 г. Так что не все ладно было и в латышских частях.

В целях борьбы с подобными местническими тенденциями Реввоенсовет Республики 11 октября 1918 г. (Вацетис был уже Главкомом) приказал:

«1. Не допускать никаких латышских формирований, помимо Латышской стрелковой советской дивизии. 2. Moбилизованных латышей направлять в Латышскую дивизию в случае выраженного ими желания» {73} 73 Там же. Д. 79. Л. И. .

Чем и как заканчивались такие местнические настроения, видно из следующего примера. Совершенно оторванным от дивизии оставался Курземский полк, сформированный весной 1918 г. на базе батальона 3-го полка в Воронеже. О том, какие настроения царили в этом полку, к чему привела эта оторванность от основных сил дивизии и централизованного руководства, говорится в воспоминаниях И.Э. Якира, который весной 1918 г., отходя с остатками Тираспольского красногвардейского отряда, прибыл в Воронеж.

«…Прибыли на станцию — штабной эшелон и при нем полурота китайцев (они все в эшелоне шли, потому и выжили), пара эшелонов с остатками бессарабцев и пришедшие на ремонт два бронепоезда.

Вечером в штаб наш пришли товарищи из местного Совета и стали щупать, что за народ: бандиты или свои. Хорошее, видно, впечатление произвели, потому что они нам рассказали, что в городе готовится восстание против Советов, что восстанием заворачивает Курземский латышский полк, вернее — его офицеры, что в казармах ведется бешеная агитация против большевиков, против Совета.

Спросили — как мы? Надеемся ли на своих и поддержим ли Воронежский Совет? Мы, конечно, обещали сделать все, что в наших силах. Подготовили свои «остатки»… Сгрузили и боевые машины. Пушки броневиков направили на загородный район, на казармы курземцев…Подготовили все и поехали в их штаб.

Мы подъехали к штабу Курземского полка примерно в половине двенадцатого, т.е. за полчаса до предполагавшегося восстания. Не застав там никого, мы направились в казармы. Не успел экипаж и за ним конные тронуться, как сверху была брошена бомба, не причинившая, правда, никому вреда.

Задерживаться у штаба, выяснять, кто «пошутил», не было времени, ибо можно было упустить главное…

Уже квартала за два до казарм нам стали попадаться одиночки и группы вооруженных людей. Они ждали только сигнала. Казарменный двор был полон самого разношерстного народа — тут были и солдаты, и просто подозрительные типы, подбивавшие на грязное дело.

Наш начальник штаба с командиром одного из бронепоездов приехал на тачанке, а мы, человека четыре, верхами. Мы остались внизу, а начальник штаба с командиром бронепоезда поднялись наверх, в помещение, где шло собрание представителей гарнизона… Собрание должно было решить, в какое именно время выступить.

Хорошо работали предатели. Оказалось, что помимо нас без нашего ведома в зале между другими «делегатами» было и по три представителя от наших частей: от бронепоездов, бронеотряда, заамурцев и даже от остатков китайцев… Большое казарменное помещение гудело. Шло обсуждение вопроса о том, как произвести выступление и разгром партийной организации, ЧК и Совета. Как всегда бывает в таких случаях, намечался и еврейский погром…

…Возле казарм разъезжало несколько конных в гражданском платье. Это была какая-то местная охрана или самооборона. Один из них осторожно подъехал к нам и стал расспрашивать одного из нас, тов. Федоренко, кто мы и для чего прибыли. Товарищ Федоренко умышленно во весь голос, чтобы слышали окружающие курземцы, ответил, что мы заамурцы, что прибыли после боев, после тяжелых поражений и необычайных побед…

На вопрос, знаем ли мы, что сегодня курземцы хотят бить Совет, большевиков и евреев, Федоренко залихватски приплюснул папаху и еще громче заревел, что мы сражались, помирали из-за каждого аршина советской земли и не позволим против наших рабочих и солдатских Советов выступать. Он кричал, что нас, мол, тысячи, наши полки под боком и мы всех бунтовщиков «порубаем».

Этот крик подействовал на окружающих, и они начали втихомолку судачить о том, что мы, пожалуй, можем помешать…

В это время в зале разыгрывалась такая сцена: на председательском месте молодой офицер с растрепанными волосами, в солдатской шинели, с прислоненной к столу винтовкой всячески подделывался под «народ», толкая толпу на провокацию и предательство Советской власти… Представитель Совета, губернский комиссар, несколько раз пытался выступить, образумить, удержать от преступного шага, но как только он начинал говорить, поднимался крик и нельзя было вымолвить ни слова. Нашему начальнику штаба председатель тоже не хотел дать слова: боялся, что в сомнение народ введет.

Однако пришлось дать. Наши представители, человек сорок, потребовали. Они все встали, и от их имени выступил командир бронепоезда. «Мы, — заявил он, — столько-то поездов, бронепоездов, батарей, рот и эскадронов входили в Особую армию Румынского фронта и требуем, чтобы нашему начальнику было дано слово». Прибрехнул он здорово, эскадронов и рот прикинул для устрашения…