Николай Черкашин - Авантюры открытого моря

Максимум саблинских требований — дать ему возможность выступить по Центральному телевидению.

Вот тут-то и заключена разгадка «феномена Саблина», объясненного почти за сто лет до выступления «Сторожевого» отставным штабс-капитаном артиллерии народовольцем Константином Степуриным. Двадцать пятого июля 1884 года он заявил на следствии:

«Коль скоро общество стеснено в выражении своих наболевших потребностей легальным путем, оно неизбежно заявит о них незаконными средствами (конечно, если сколь-нибудь жизненно), борясь за самосохранение…

То государство, в котором критика и гласность не пользуются правами гражданства, неизбежно обречено на смерть и разложение».

Присягу Саблин нарушил лишь формально. Объективно же его действия направлены не на измену Родине, а на освобождение Родины от тех пут — экономических и политических, — которые связали великую стрему по рукам и ногам. Карательный закон в неправовом государстве, что молитва Фарисея, — кровавое фарисейство. Маршал Брежнев тоже принимал военную присягу и как военный человек (Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами страны) тоже подлежит юрисдикции военной прокуратуры. И я считаю, что он в гораздо большей степени, чем Саблин, заслуживает обвинения в измене Родине, ибо он своими действиями, а пуще — преступным бездействием уклонился от выполнения воинского, государственного и партийного долга. Он упустил тот исторический шанс, который был дан стране хрущевской «оттепелью», он привел КПСС к идеологическому банкротству, государство — к экономическому кризису, армию — к подрыву боевой мощи.

Как главковерх он несет прямую ответственность за серию военно-морских катастроф, происшедших в годы его правления, за зарождение и расцвет «дедовщины», за вторжение в Чехословакию. За одно лишь развязывание войны в Афганистане он должен быть назван военным преступником и изменником Родины (не говоря уже о таких «мелочах», как соучастие в бриллиантокрадстве).

То, что совершил Саблин, — ужасно. Но ужаснее всего то, что он должен был это совершить. И посему человек, выступивший против облеченного высшей властью изменника Родины, не может быть назван предателем.

Да, именно об этом почти сто лет назад твердил штабс-капитан Степурин:

«Побудило меня стать на нелегальный путь деятельности наболевшее… убеждение в полной невозможности законными средствами содействовать выходу России из того тягостного и поистине критического положения, в котором она в настоящее время находится и которое признает существующим и само правительство…

Бюрократия овладела всем и вся — и телом и духом общества — и своим мертвым формализмом и присущей ему традиционной неправдой… стоит фатальной стеной между правительством и обществом, мешает… возродить Россию от объявшего ее кошмара. Как же быть честному русскому гражданину при сознании всего этого? Оставаясь верным закону, он будет преступником против общества; оставаясь же на стороне интересов обществу он, чтобы заявить обществу о его критическом положении, должен нарушить закон…»

Эти на удивление не утратившие злободневности мысли хочется подкрепить выводом современного публициста: «Кто виноват? Брежнев? Сейчас легко так сказать. Виновата партийная дворня, не бескорыстно раздувавшая пустой резиновый сосуд? Больше, чем он. Да потому, что ведала, что творила. Но главный виновник, которого надо привлечь к суду истории, — Брежневский режим, который законсервировал бедность и развратил сознание огромной массы людей».

Если в Сталина многие верили и почитали его искренне, то Брежнев, омундиренный аппаратчик, отнюдь не представлял собой кумира даже для самой далекой от политики части народа. Слова Саблина о бедах страны, о ее корыстных и бездушных вождях, возможно, были самыми первыми словами правды, сказанными матросам официально, они обладали для них бесспорной очевидностью, особенно убеждать их, агитировать не пришлось. Искры упали на сухую траву. «Сторожевой» развел пары…

Главный камень преткновения для тех, кто не приемлет саблинского вызова, в том, что он нарушил военную присягу. Нарушил ее, ибо арестовал командира, взял командование кораблем и перестал подчиняться приказам вышестоящих начальников. Да, все это так. И тут есть о чем подумать. Но вот что удивительно. Газета «Красная звезда», та, что не раз бичевала Саблина посмертно, воздавая дань декабристам, воспевая их мятеж на Сенатской площади, утверждает устами своего публициста:

«Русские офицеры… честь свою ценили выше, чем присягу» (26 декабря 1990 года).

Значит, получается так, что русским офицерам можно было ценить свою честь выше, чем присягу, а советским — нельзя. Я вообще против искусственного разделения русской дореволюционной армии и современной. Но это особый разговор. Здесь же хочу напомнить, что и ныне лучшие офицеры честь свою ставят превыше всего. И капитан 3-го ранга Саблин — из их числа.

Из конспектов Саблина:

«Человек может и часто должен жертвовать своей жизнью, но не личностью. Жертва есть условие реализации личности». Ник. Бердяев.

«Большинство людей умирает, достигнув 20—30-летнего возраста. Перешагнув этот рубеж, они превращаются в собственную тень». Ромен Роллан.

Поступок Саблина мажется нам случайным броском героя-одиночки лишь на фоне нашего общего неведения о том, что все семьдесят лет партийной диктатуры борьба против нее не прекращалась. Еще не написана история этой борьбы. И как бы историки-наемники ни трактовали эту борьбу, ни наклеивали на нее пестрые ярлыки правых (левых) мятежей, она тем не менее шла до самых последних дней, и дело Саблина — это закономерный, неслучайный эпизод в череде.

Да, он не отбросил коммунистическую фразеологию, но не потому, что фанатично верил в лучезарное завтра по Марксу-Энгельсу — Ленину, а потому, что надеялся, что матросы, офицеры, все советские люди пойдут за ним скорее и вернее, если ему не придется ломать привычный им стереотип мышления, если он не даст повода сразу же заклеймить себя тавром антикоммуниста, которое повлечет за собой весь набор идеологических ярлыков: антисоветчик, пособник империализма, вплоть до агента спецслужб.

С позиций истинного коммуниста, борца за неискаженное Учение он был менее уязвим со стороны идеологической инквизиции.

Так я думаю о Саблине теперь, прочтя его дневники, конспекты, письма, выслушав рассказы о нем его друзей и близких. Впрочем, вполне допускаю, что он мог искренне верить в справедливость марксизма-ленинизма, незамутненного кровавой практикой ВКП(б) — КПСС. В любом случае для него важнее всего было публично уличить партийных бонз в чудовищном расхождении их слов с их делами.