Николай Черкашин - Авантюры открытого моря

— Что, в пополнение нам? — кивнула ей на прощание начальница караула — рослая деваха с унтер-офицерскими лычками на измятых погонах.

Надин, стесняясь своего праздно-нарядного облачения, на фоне их суровых рубищ, не нашлась, что ответить, и пожала плечами так, как будто и в самом деде собиралась поступить в батальон да только не уверена — примут ли?

Она поспешила за Дитерихсом по лестнице, подальше от прочих расспросов и вскоре растворилась в общей суете дворцового муравейника. Она впервые попала в Зимний и хотя посещала балы в других столичных дворцах, была захвачена его великолепием. Впрочем, и Дитерихс бывал тут не часто — сбился, заблудился и стал просить какого-то прапорщика отвести их в Белый зал, где, как выяснилось по расспросам, находилось Правительство, а значит и контр-адмирал Вердеревский со своим морским окружением.

Краснощекий юнкер с красными же погонами стоял на посту перед бело-золотыми нарядными дверями.

— Простите, но туда нельзя, — вежливо, преградил он дорогу. — Идет заседание.

— Давно? — Спросил Дитерихс.

— Давно.

— И сколько еще продлится?

— Кто ж это знает? — Пожал плечами юнкер. — Простите, но мне нельзя с вами говорить. Я — на посту. Вы пройдите в покои — там на банкетках и ждите.

Ничего другого не оставалось…

А вокруг творилось великое мельтешение военных людей, умноженное зеркалами. Сновали по коридорам лощеные, в обтяжечку юнкера, мешковатые стриженые ударницы, сбегали и взбегали по лестницам, не теряя выправки, придерживая шашки, офицеры. Все они мчались куда-то что-то выяснять, сообщать, требовать… Все они путались в мраморном лабиринте дворца. Все спешили с одной и той же маской горестной заботы на лице…

Ах, как странно было видеть букеты штыков, составленных в козлы винтовок под бронзовыми округлостями нимфы, или коробку с пулеметными лентами у мохнатых ног резного сатира, поддерживающего затейливую столешницу; солдатские тюфяки под драгоценными гобеленами… Это нелепое смешение дворцового искусства и неказистого быта, суеты и вечности наполняло душу тоскливым ожиданием вплотную надвинувшегося конца света. И еще страшно дуло, потому что некоторые окна были распахнуты и по коридорам плохо топленого дворца гуляли сквозняки. Надин поплотнее запахнула пальто.

— Мерзнете? — не укрылось от Дитерихса. — Хорошо бы чего-нибудь горяченького выпить… Эй, голубушка, — окликнул он ударницу с медным чайником. Нет ли у вас тут где-нибудь буфета или что-то в этом роде?

— Какой сейчас буфет?! Чаю хотите — идемте со мной… Воду, черти отключили! Вот еле набрать успела.

Дитерихс взял у худощавой девицы в солдатских обмотках тяжелый чайник, и они пошли втроем.

В Портретной галерее строился взвод женского батальона.

— Смирно! Глаза направо! — зычно командовала высокая блондинка в офицерских ремнях.

Герои Отечественной войны изумленно взирали из своих рам на небывалое воинство. Казалось, что и они вот-вот начнут отпускать гусарские шуточки… Лихие уланы и драгуны, младые полковники и генералы выглядывали из-за женских спин, обтянутых солдатскими рубахами, будто стояли в третьей шеренге, будто и некому было прикрыть их славные тени, кроме как этим отчаянным россиянкам.

Надин смотрела на них со смешанным чувством жалости, недоумения и неприятия. Все это походило на нелепую игру женщин в мужчин.

Все это было так же странно, или если бы мужчины переоделись вдруг в платья сестры милосердия и стали бы носиться с суднами, корпией, бельевыми корзинами…

Наконец, они спустились в первый этаж и там в какой-то низко-сводчатой длинной зале, где расположилась на постой одна из рот батальона смерти, нашли себе место на железных койках, сдвинутых поближе к огненному зеву камина. В камине пылали принесенные с площади березовые плахи. Прямо на них, прикрываясь фуражкой от жара, Дитерихс и водрузил чайник с водой.

— Давайте знакомиться пока чай не вскипел. — Предложила ударница. — Я Таня Синицына родом цз Опочек. Смешно, правда? Как будто синица почки клюет.

Все улыбнулись.

— А что означает эта полоска? — показала Надин на узенькую красную нашивку над манжетой Таниной гимнастерки.

— Нашивка за ранение. — Пояснил Дитерихс. — И куда же вас, голубушка, угораздило? — Спросил он, не чувствуя бестактности вопроса. Однако Таня ничуть не стушевалась:

— Газы. Хлора под Барановичами наглоталась… Говорят, верхушки легких сожжены. Теперь вот покашливаю, как чахоточная… Ой, чай кипит.

Разлили дегтярный настой. Надин грела озябшие пальцы о железные бока кружки, закутав ее в носовой платок. Стало вдруг хорошо и уютно — от ароматного парка над кружкой, от запаха горящей бересты, от красных отблесков камина на не затоптанном еще паркете. А за спиной кто-то вздыхал.

— Эх, к этому бы чаю да корзиночки с заварным кремом… Помните в кондитерской «Конрада» к кофе подавали?

— Я бы от миндальных трубочек не отказалась.

— А какие птифуры были в «Вене» на Малой Морской!..

— Хватит, девочки, а то я расскажу про маковки на меду, которые моя мама делает!

Вдруг погасли все лампы разом.

— Ого. Это уже второй раз… Теперь, кажется, всерьез и надолго.

— Неужели на приступ пойдут?!

— У кого свечи? Зажгите свечи!

— Не надо! От камина света довольно. Дитерихс поднялся:

— Пойду, выясню в чем дело. Ждите меня здесь, Надин. Заодно узнаю, не кончилось ли заседание.

В камине бабахнуло сырое полено — разлетелись искры с угольками. Ударницы взвизгнули, засмеялись.

— Ну, вот, — покачала Таня головой, — а если «Аврора» пальнет…

— Вы думаете до этого дело дойдет? — обеспокоилась Надин. — Мне кажется моряки ни за что не станут стрелять. Папа говорил, что…

— Господи, какая у вас коса красивая! — Вздохнула Таня, проведя по своим стриженым кудрям. — Можно потрогать. А я свою срезала, когда Виктора убило. Он в Карпатах погиб. Подпоручик полевой артиллерии… Пейте чай. Остынет.

— Там столько пьяных… — кивнула Надин в сторону площади. — Мы еле прошли… А вы покажете как стрелять?

— Покажу. Дело нехитрое. — Усмехнулась Таня. — Нам бы только до утра продержаться… Только до утра! А там подойдут войска и разгонят эту шваль. Уже высланы нарочные… Там знают… Генерал Алексеев их приведет. Этот потверже Корнилова будет…

С широкого подоконника мрачно откликнулась немолодая пулеметчица:

— Генерал Алексеев арестован своими писарями. И даже погоны содрали.

— С-сволочи…

Вбежал взъерошенный юнкер:

— Господа, замечательная новость! Только что телефонировали… К нам движется народное шествие во главе с отцами города и духовенством. Они сломают блокаду.

— Ура! Да здравствует Россия!