Николай Черкашин - Авантюры открытого моря

Матрос Аверин (имени и отчества не помню) служит на корабле «Сторожевой» с ноября 1973 года в должности минера… Восьмого ноября 1975 года я видел Аверина только в момент, когда разговаривал с Потульным через люк третьего поста. В это время Аверин стоял у трапа в тамбур № 1, слышал наш разговор и наблюдал за происходящим. Здесь же был и Шеин. После разговора с Потульным я приказал Шеину и Аверину поставить на люк поста № 3 металлический раздвижной упор. Если не ошибаюсь, Аверин принес упор. Когда я уходил, то видел, что Аверин и Шеин ставят этот упор на люк поста, где находился Потульный…

Да, Саблин хитростью заманил Потульного в ловушку.

Он выбрал наименьшее зло, которое мог причинить в этой ситуации командиру. Единственно, чем он мог оправдаться перед самим собой — вынужденно бесчестный поступок, — это мыслью, высказанной Чернышевским (она записана в саблинском конспекте): «Революционеру ради достижения его целей часто приходится становиться в такие положения, до каких никогда не может допустить себя честный человек, преследующий чисто личные задачи».

Сомнительная, конечно, сентенция, ибо каковы средства, такова и цель в своем реальном воплощении…

И все же это не был захват корабля в духе пиратских романов, когда всех неугодных, сомневающихся выбрасывают за борт или вздергивают на рее…

Собрав офицеров и мичманов в кают-компании, Саблин объявил о своем решении «превратить корабль в центр политической активности» и предложил каждому сделать выбор.

Команда еще ничего не знала. Матросы смотрели в столовой фильм.

Официальная версия дальнейших событий (в изложении начальника управления Главной военной прокуратуры по надзору за использованием законов органами предварительного следствия КГБ СССР генерал-майора А. Борискина): «Обманул он и тех, кто не согласился поддержать его. Перед голосованием, которое, впрочем, воспринималось большинством как очередная развлекательная затея, он предупредил, что все не согласные с ним смогут разойтись по своим каютам, ну а после, почувствовав определенную поддержку, подверг их, как и командира, аресту. Причем делалось это под угрозой применения оружия. Готовясь к выступлению, Саблин, по его же словам, имел в кармане заряженный, с патроном в стволе, пистолет».

И здесь же, на той же самой странице Военно-исторического журнала, откуда взята эта выдержка, Борискин, сам себе в невольное опровержение, приводит фрагмент из показаний Саблина: «Я попросил офицеров и мичманов взять по одной белой и по одной черной шашке. Со смехом и шутками они разобрали эти шашки.

…Десять офицеров и мичманов, в числе которых были офицеры Овчаров, Гиндин, Смирнов, Виноградов, Садков, Кузьмин, Боганец, мичманы Хохлов, Житенев и Грица, вышли из кают-компании и под моим наблюдением спустились в пост № 4, расположенный в трех метрах от двери кают-компании мичманов. В этот момент я увидел недалеко матроса Шеина, наблюдавшего за происходящим. Я закрыл дверь поста ключом, а люк этого же поста — навесным замком и вернулся в кают-компанию».

Дата этого протокола — 14 ноября 1975 года — заставила сердце тихо заныть. В это время я приехал в Москву с Севера в отпуск. Саблин находился неподалеку от моего дома — в Лефортовской спецтюрьме. Беспечно предаваясь радостям отпускника, я не догадывался, что он рядом.

Собственно, винить мне себя особенно не в чем: ведь о существовании Саблина, о его выступлении я узнал только тогда, когда вернулся из отпуска в Полярный. Командир сообщил мне, что местный особист выспрашивал у наших матросов, о чем я с ними беседую на политзанятиях и в свободное время. «Пришло негласное указание, — пояснил командир, — проверить всех замов. Надеюсь, ты меня арестовывать не будешь?» — мрачно пошутил он.

Но вернемся на «Сторожевой». Вот как воспринял саблинский «обман» офицеров мичман Виктор Бородай:…Пришел Саблин и обратился к собравшимся с речью. Четкой, неспонтанной, аргументированной, искренней. Говорил о том, что тогдашнее руководство поставило страну и ее народ на путь в пропасть. Далее подобное терпеть невозможно — речь не только о флоте. Конкретно — «Сторожевой» идет в Ленинград, где обратится с призывом к рабочим заводов города трех революций.

«А кронштадтцы? — спокойно уточнил кто-то. — Ленинградская база нас поддержит?».

Саблин отвечал утвердительно. Речь шла о военной организации, о выступлении против режима, но не против советской власти, сигналом становился «Сторожевой». Саблин подчеркнул строгую добровольность выбора… Никого не хватал ни за гюйс, ни за лацканы, не шептал заговорщицки. Это из разряда карикатуры, неумного анекдота, дешевого примитива».

Давайте, господин Борискин, называть вещи своими именами. Не «под угрозой применения оружия» взошел Саблин на ходовой мостик. Просто офицеры и мичманы (даже те, кто не был согласен с Саблиным во всем и до конца) разрешили Саблину захватить корабль. Разрешили своим непротивлением, своим самоустранением из хода событий, своим самоарестом. Замок на двери охранял не Саблина от их вмешательства, а самих офицеров от обвинений в соучастии. «Мы были арестованы, изолированы и закрыты».

И всё. И взятки с них гладки.

Ведь даже сам Борискин признает, что Саблин фактически был одиночкой. Помогал ему, подстраховывал его лишь один человек — матрос Шеин.

О Шеине я знал только одну подробность: на флот он призывался из города Тольятти. Но даже с такими скудными сведениями удалось его разыскать. Телефонный звонок первому из девяти Шеиных, которых назвала тольяттинская горсправка, попал что называется в цель. Трубку сняла мама Александра Шеина. Она же и сообщила, что сын только что уехал в Москву искать штаб-квартиру общества «Мемориал».

— Каким поездом? Номер вагона? Как Саша выглядит? Я его встречу!

— Круглое лицо, самое обычное… Клетчатая рубашка… Короткая стрижка.

На другой день я встречал тольяттинский поезд на Казанском вокзале. В потоке выходящих пассажиров я остановил парня в клетчатой рубашке, круглолицего, коротко стриженого.

— Вы Александр Шеин?

Парень изменился в лице. Мне показалось, он даже отшатнулся…

— Да, я…

Только в эту минуту я понял, как ужасающе прозвучал для него мой оклик. Да он и сам потом подтвердил, что принял меня за оперативника КГБ, который должен был арестовать его прямо на вокзале, поскольку он, Шеин, нарушил подписку о неразглашении сведений о «событиях в Риге 8 ноября».

— Ведь я вез письмо в «Мемориал», в котором рассказал все, что мне пришлось пережить на «Сторожевом», на допросах, в лагере». Я рассказывал в нем о Валерии Михайловиче и очень боялся, что кто-то пронюхает об этом и перехватит меня в Москве.