Михаил Дубинский - Женщина в жизни великих и знаменитых людей

История европейской литературы многим обязана бедной деревенской девушке, внушившей столь сильное чувство одному из величайших её представителей. Для Гёте после встречи с Фридерикой мир поистине раскрылся для любви. Он пел, как «птица меж ветвей вольна и солнцу рада», говоря собственными словами поэта. Значение этого было тем более велико, что со времени грустной истории с Кетхен он почти расстался с своей музой. Фридерика оживила в нем стремление в творчеству. Она сама явилась для него музой. И как знать, может быть, не появись она на перекрестном пункте, двух полос душевной и умственной жизни великого поэта, сколько перлов красоты и вдохновения не было бы извлечено из бездонного моря, клокотавшего в сердце гения всемирной поэзии.

К несчастно, конец романа с Фридерикой не был похож на его начало. Гёте не смел жениться на ней, хотя фактически уже считался её женихом. Дочь бедного пастора не могла сделаться женою сына именитого франкфуртского гражданина, который никогда не дал бы согласия на такой брак. Сам Гёте невольно поддался дурному впечатлению, когда семья пастора приехала в Страсбург. Если в деревне Фридерика казалась лесным цветком или нимфой, то в городе, где ей пришлось бы жить по выходе замуж за Гёте, она напоминала простую крестьянку. Уезжая из Страсбурга, очаровательная девушка увезла назад то чувство, которое Гёте привез с собою из Зозенгейма в Страсбург. Он продолжал ее любить, томился по ней, но ясно сознавал, что разлука неизбежна. Сознавала это и сама Фридерика, которая в порыве самоотвержения сама постаралась облегчить ему тяжелую задачу. Ни единого слова укоризны не сорвалось с её уста, когда Гёте приехал к ней снова, чтобы проститься навсегда. Она старалась казаться бодрою, утешала его, говорила о неизбежности разлуки голосом, в котором слышались твердая воля и решимость. Одни только щеки её были бледны, как полотно, и в глазах стояли слезы…

Фридерика осталась верна Гёте до могилы. Несмотря на многочисленные предложения, она ни за кого так и не вышла замуж.

На примере Фридерики можно наглядно проследить благотворное значение женщины в жизни великого человека как с положительной, так и с отрицательной точек зрения, на который было указано в предисловии к настоящей монографии. Когда Гёте встретился с прелестной девушкой, страсть к литературе, уснувшая в нем, благодаря несчастному стечению обстоятельств, снова пробудилась; когда он расстался с нею под влиянием других, столь же несчастно сложившихся обстоятельств, творческая деятельность его опять забила ключом. Счастье и горе послужили для Гёте одинаковым источником вдохновения. И действительно, мы видим, что, расставшись с Фридерикой и желая заглушить в душе тяжелые чувства, он усердно занялся, работой, написал много произведений, в том числе «Геца», который произволе сильное впечатление и сразу поставил автора во главе тогдашнего течения, известного в истории литературы под именем «бури и натиска». Тогда же он набросал план «Прометея» и «Фауста», обессмертившего его имя. Чтобы забыть образ любимой девушки, он углубился в изучение древности, что также отразилось на его произведениях.

Словом, перед нами яркий пример благодатного влияния женщины, остающегося благодатным даже и тогда, когда отношения к ней служат только причиной страданий.

То же мы видим и на примере несчастной любви Гёте к Шарлотте Буфф (или, как он ее просто называл, Лотте), без которой не было бы одного из знаменитейших произведений Гёте — «Вертера». Он встретился с ней в то время, когда она была невестой другого человека, некоего Кестнера, встретил и тотчас же полюбил, потому что её 19 лет вместе с нежной красотой и веселым характером не могли не приковать к себе поэта, сердце которого было всегда открыто для молодости и свежести. В «Вертере», который, как мы сейчас увидим, является художественною историей этой любви, живо описана сцена встречи с Лоттой, сцена, которая впоследствии была увековечена на полотне Баульбахом. «Пройдя через двор к красивому зданию и взобравшись вверх по лестнице, я отворил дверь; моим глазам представилось самое восхитительное зрелище, когда-либо виденное мною. В первой комнате шестеро детей от одиннадцати до двухлетнего возраста вертелось около красивой, среднего роста девушки, одетой в простенькое белое платье с розовыми бантами на груди и на рукавах. Она держала черный хлеб и отрезала порцию для каждого из окружавших ее малюток, сообразуясь с возрастом и аппетитом каждого, и подавала с такою приветливостью». Это была картина в духе того сентиментального времени (Гёте встретился с Лоттой 9 июня 1772 года) с его вычурностью, ходулями в сумасбродствами и, конечно, она не могла не врезаться глубоко в душу поэта, разделявшего все слабости этого времени.

Гёте и Шарлотта.

Началась грустная пора в жизни Гёте. Страстно влюбленный, сгорая желанием сойтись ближе с очаровательной дочерью советника Буффа, он в то же время сознает, что не должен разрушать чужого счастья, основанного на согласии двух душ. Оставалось одно из двух: или нарушить это счастье, или же заглушить в себе ярким пламенем вспыхнувшее чувство. Но последней путь был путем самоубийства. Жить без Лотты Гёте не мог. Может быть, если бы она была так же свободна, как Фридерика, он в конце концов отшатнулся бы от неё; но препятствие, которое он встречал в лице жениха и самой Лотты, не думавшей, по-видимому, отступать от данного ею слова, только разжигало его страсть и будило в нем мысль о необходимости покончить с собою. К именно этой поре относится особый интерес Гёте к вопросу о самоубийстве. Он сам был на волосок от смерти, как это видно из его автобиографии, в которой Гёте рассказывает, что у него была в то время большая коллекция оружия и в том числе очень красивый кинжал. Ложась спать, он клал этот кинжал у постели и перед тем, как потушить свечу, делал опыты над собою, чтобы убедиться, сумеет ли он его вонзить себе в грудь. Опыты оканчивались неудачно, потому что, дитя своего времени, Гёте в то же время носил в груди закаленное сердце реалиста, умеющего оставаться им даже в пору крайнего расцвета романтизма: Гёте не мог запустить себе в грудь кинжал даже на два дюйма.

Замечательная сторона отношений Гёте к Лотте заключалась в том, что он вовсе не скрывал от жениха своих отношений к ней и часто сам жених не только не старался удалить его от невесты, но, наоборот, всячески сближал их в твердой уверенности, что Гёте слишком честен, а Лотта слишком благородна для низменной роли любовников за спиною жениха. Выйти из этого трудного положения можно было только путем отъезда, что Гёте и сделал. Он не простился даже с своей возлюбленной и её женихом, послав им вместо этого записку с страстными излияниями, вздохами и слезами и почти тотчас же решив описать свои душевные муки. Плодом этого и явился «Вертер». Гёте почти не прибавил ни единого слова и, с другой стороны, не упустил ничего из только что пережитого — обстоятельство, которое дало Кестнеру и Лотте, успевшим к выходу книги сделаться мужем и женою, повод к серьезному недовольству. Один только посторонний элемент ввел Гёте в свой роман — самоубийство Вертера, в лице которого изобразил самого себя. Но и этот элемент в сущности не был лишним. Не говоря уже о том, что он сам, как мы видели, был близок к самоубийству и даже считал себя иногда мертвецом, на глазах Гёте разыгрался случай с такою же завязкою, как и в его отношениях к Лотте, но с трагическим концом. Дело шло о молодом в талантливом Иерузалеме, друге Лессинга, издавшем его философские статьи. Иерузалем влюбился в чужую жену и, не будучи в состоянии примирить мечту с действительностью, лишил себя жизни выстрелом из пистолета. Гёте ввел в свой роман этот момент, потому что сам переживал такие же чувства, как Иерузалем, и, покидая любимую женщину навсегда, некоторым образом совершил над собой моральное самоубийство. Так, по крайней мере, думал сам Гёте.