Карл Густав Маннергейм - Линия жизни. Как я отделился от России

16 октября немцы вновь обратились ко мне с просьбой отдать приказ 163-й дивизии подготовиться к наступлению через реку Свирь, точная дата которого будет сообщена позднее. Спустя некоторое время, когда немцы, видимо, решили захватить Тихвин, дивизии было приказано форсировать реку в течение двадцати четырех часов, считая с момента получения приказа. Достижение цели оказалось гораздо сложнее, чем предполагали немцы, и, когда Тихвин 9 ноября был взят, силы наступающих от упорного сопротивления русских ослабли в такой степени, что стало ясно: попытка наступления 163-й дивизии не принесет успеха. Уже чувствовалось приближение зимы, и 10 декабря немцы отказались от Тихвина. Так вопрос о продвижении в этом направлении, долгое время вызывавший споры, был снят с повестки дня.

Между тем отношения между Финляндией и Англией постепенно становились все хуже и хуже. В ноте от 22 сентября 1941 года, переданной через посольство Норвегии в Хельсинки, британское правительство заявляло, что, если мы продолжим продвижение по территории России, английское правительство посчитает, что оно будет вынуждено признать Финляндию открытым противником не только в ходе войны, но и при заключении мира. Об этой ноте стокгольмская газета «Дагенс нюхетер» писала 8 октября 1941 года: «…Следовательно, финским вооруженным силам сейчас по требованию Британии следует уйти на границу, которую Советская армия насильственно растоптала своим сапогом. И это после того, как финны отбросили врага на восток от этой границы. С политической точки зрения о таком варианте, может быть, и стоило бы подумать при определенных предпосылках, но со стратегической и военной точек зрения это совершенно невозможно. В той ситуации, в какой сейчас находится Финляндия, стратегические интересы, вне всякого сомнения, необходимо ставить над политическими, хотя эти интересы, может быть, и не полностью согласовываются друг с другом».

Ответ финского правительства на ноту долго обсуждали. 7 октября президент Рюти приехал ко мне в Ставку. В разговоре с ним мы, прежде всего, обсуждали ответ на ноту и его форму. Требование, касающееся отвода войск за границу 1939 года, нам пришлось отвергнуть, но в остальном нота была выдержана в весьма дружественных тонах. Правительство Финляндии подчеркнуло, что Советский Союз начиная с 1939 года являлся нападающей стороной и что Финляндия ведет оборонительную войну, не преследуя политических целей. Поэтому правительству трудно понять, что Англия в такой ситуации якобы вынуждена поступать с Финляндией как с прямым противником…

28 ноября правительство Финляндии получило из Лондона ноту ультимативного характера. На этот раз отвода войск не требовали, а вместо этого потребовали прекращения операций до 5 декабря, а после этого числа – окончания всей активной деятельности.

Нота поступила как раз во время одного из заседаний правительства, на котором мне лично довелось присутствовать. Собравшиеся отложили вопросы повестки дня, касающиеся недостатка рабочей силы, демобилизации значительной части личного состава, и все свое внимание сосредоточили на ноте Англии. Общее мнение совпало с тем, которое тогдашний премьер-министр Рангелл высказал на суде над военными преступниками в 1945–1946 годах:

«Поскольку требования Англии на этот раз гораздо умереннее, чем в ноте, датированной 22 сентября 1941 года, и поскольку преследуемые нашими оборонительными силами цели, продиктованные интересами безопасности страны, уже близки – судя по докладу главнокомандующего, до их достижения их осталось всего лишь несколько дней, – мы считаем возможным ответить на ноту положительно».

Вскоре после получения ноты английского правительства ко мне через посла США в Хельсинки Шонефельда поступила личная телеграмма премьер-министра Уинстона Черчилля. Великий государственный деятель, который в этот критический момент по-дружески вспомнил обо мне, обратившись с личным посланием, подготовил меня к тому, что Англия через несколько дней, видимо, посчитает себя обязанной объявить Финляндии войну. В телеграмме говорилось:

«Премьер-министр Черчилль – Фельдмаршалу Маннергейму. Лично, секретно, в частном порядке.

Я очень огорчен тем, что, по моему мнению, ожидает нас в будущем, а именно то, что мы по причине лояльности вынуждены через несколько дней объявить войну Финляндии. Если мы это сделаем, то станем вести войну, как того требует ситуация. Уверен, что Ваши войска продвинулись настолько далеко, что безопасность страны во время войны гарантирована, и войска могли бы сейчас остановиться и прекратить военные действия. Не нужно объявлять об этом официально, а просто достаточно отказаться от борьбы военными средствами и немедленно остановить военные операции, для чего достаточным обоснованием является суровая зима, и таким образом де-факто выйти из войны. Я надеюсь, что в силах убедить Ваше превосходительство в том, что мы победим нацистов. Я сейчас испытываю к Вам гораздо большее доверие, чем в 1917–1918 годах. Для многих английских друзей Вашей страны было бы досадно, если бы Финляндия оказалась на одной скамье вместе с обвиняемыми и побежденными нацистами. Вспоминая приятные наши беседы и обмен письмами, касающимися последней войны, я чувствую потребность послать Вам чисто личное и доверительное сообщение для раздумий, пока не поздно.

Ответ на это письмо я дал 2 декабря через посла США в Хельсинки. Он звучал так:

«Фельдмаршал Маннергейм – Премьер-министру Черчиллю. Лично, секретно, в частном порядке.

Вчера я имел честь получить переданное мне через посла США в Хельсинки Ваше послание от 29 ноября 1941 года. Благодарю Вас за то, что Вы дружески послали мне эту частную весточку. Уверен, Ваше превосходительство понимает, что я не в состоянии прекратить осуществляющиеся сейчас военные операции, прежде чем наши войска достигнут рубежей, которые, по моему мнению, обеспечат нам необходимую безопасность. Было бы жаль, если эти военные действия во имя защиты Финляндии приведут к конфликту с Англией, и я был бы очень огорчен, если бы Англия посчитала необходимым объявить войну Финляндии. Посылая мне эту личную телеграмму, Вы проявили весьма дружеские чувства в эти тяжелые дни, что я очень высоко ценю.

Если бы я мог считать обращение премьер-министра Черчилля инициативой исключительно английской, то, доверяя его пониманию и умению хранить тайны, мог бы ответить в более откровенной и точной форме. К сожалению, в сложившихся тогда условиях это было невозможно, поскольку приходилось предполагать, что инициатива британцев является результатом нажима, оказанного русскими (что позднее и подтвердил Черчилль в своих воспоминаниях), и что лица, пославшие это обращение, обязаны известить Москву о содержании ответов и моего правительства. Таким образом, я не мог поставить Черчилля в известность о своем решении, принятом 6 декабря и сообщенном войскам в виде приказа, согласно которому продвижение нужно прекратить сразу же, как только части овладеют Медвежьегорском, на ближайшие подступы к которому они уже вышли. Такая информация дала бы возможность противнику снять войска с одного или нескольких участков фронта и перейти в наступление в других местах.