Владимир Броневский - Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год

«Пожертвовав драгоценнейшими выгодами народа, я вступил в союз с державами Европы, исполнил все требования императора Наполеона [124]и предлагал одно условие: чтобы иностранные войска не занимали пределов Португалии; но оно не принято. Французская армия вступила в мои владения, и я, не будучи уверен в собственной безопасности, еду в Бразилию, где местом своего пребывания до заключения общего мира избираю Сан-Себастьян. Разлучаясь с отечеством, прошу моих подданных с терпением и покорностью сносить постигший их жребий. Всякое усилие к сопротивлению было бы напрасным пролитием крови. Удержите, верные мои подданные, справедливое ваше негодование против сильного врага, победившего могущественнейшие народы. Бог, попущающий иногда временные несчастья, никогда не оставит утесненных и рано или поздно не укоснит наказать несправедливых. Прощаясь с вами, любезные и верные мои подданные, я не теряю надежды опять с вами увидеться».

17 ноября в 9 часов утра королева Мария Франциска Изабелла, принц-регент сын ее и все королевское семейство прибыли на флот. В проезд их чрез Лиссабон народ, пронзенный печалью, падал ниц и не громкими восклицаниями, а почтительным горестным молчанием изъявлял свою преданность. У пристани принц-регент, вышед из кареты, с великим умилением прощался с остававшимися чиновниками, поручил им при вступлении французов стараться сохранить тишину, увещевал безропотно покориться несчастным обстоятельствам. Приказал остальные войска, кои на кораблях поместиться не могли, распустить по домам и, приняв благословение от архиепископа, сел на шлюпку и отправился на корабль. В 11 часов, когда французские войска показались в окрестностях столицы, пушечный выстрел дал знак к отплытию, и португальский флот, состоящий из 8 кораблей, 6 фрегатов, 9 бригов и 10 больших транспортов, снялся с якоря. Множество купеческих судов, боясь отстать от своего флота, рубили канат и с поспешностью следовали в море. Торжественные клики «Vivat! Ура!», толпы народа, по берегу реки с горестными воплями бегущие за царским кораблем, не одна тысяча шлюпок, вслед за ним же плывущих, представляли такое зрелище, которое каждого много мыслить заставляло, и какое сердце не смутилось бы уничижением венценосного дома и чувствами общей скорби, печали и негодования? Английская эскадра под начальством сэра Сиднея Смита , блокировавшая Лиссабон и стоявшая на якоре пред устьем Таго, встретили принца-регента с должной почестью. Весь день португальские купеческие суда, набитые, так сказать, народом, выходили из реки, на лодках переезжали целые семейства в надежде быть принятыми на свои или на английские корабли. Теснота на военных судах и транспортах не позволяла принимать более людей. Смятение и отчаяние тех, кои должны были возвратиться в руки французов, были неописаны. Лиссабонская чернь намерением сопротивляться вступлению неприятеля угрожала новой бедой, внушения начальства едва могли удержать волнение народа. Многие семейства от ожидаемого бунта искали убежища на кораблях, оставшихся в Таго. К умножению ужаса в самый тот день к вечеру поднялась жестокая буря, угнавшая в океан бегствующий флот; неисправность, дурное состояние многих кораблей заставляло опасаться горестных потерь.

При отплытии португальского флота в Лиссабоне была молва, будто бы принц-регент будет задержан российским адмиралом. Связь нашего двора с Наполеоном, кому по Тильзитскому миру мы были обязаны помогать и содействовать во всех его предприятиях, до того молву сию, распространенную неблагонамеренными людьми и подтвержденную одной французской газетой, в общем мнении утвердила, что и самые праводушные люди верили, что Сенявин не упустит воспользоваться случаем, который может доставить ему благоволение императора Наполеона. Когда же португальский флот миновал российский, когда и купеческие суда свободно были пропущены, то беспокойное ожидание и смутное подозрение народа обратилось в радость. Сей поступок Сенявина приобрел ему любовь и доверенность португальцев, почтение благомыслящих французов и изумление тех, которые, слепо следуя наполеоновской философии, видели в поступке сем усилие добродетели, великодушие необычайное; ибо думали, что священные права гостеприимства и самая даже честь для сокровищ, погруженных на португальских кораблях, могли быть нарушены.

Последствие доказало, что Сенявин сим благоразумным подвигом заслужил уважение и самых неприятелей, приуготовил себе то английского адмирала снисхождение, которое спасло честь нашего флага и избавило Россию от огорчения видеть флот свой принужденным без славы сдаться на уничижительную капитуляцию или вовсе быть истреблену.

10 ноября французская армия числом до 30 000 человек, собралась в окрестностях Лиссабона, но, опасаясь возмущения жителей столь многолюдной столицы, не прежде как 22 ноября в 6 часов пополудни вступила в Лиссабон, а в следующие дни заняв все крепости по берегу Таго расположенные, 25 ноября в полдень на оставшихся в адмиралтействе 4 кораблях, 10 фрегатах и 8 мелких военных судах [125], также и на всех крепостях и батареях спустили португальские флаги, а вместо оных подняли французские. Причем главнокомандующий французскими войсками генерал Жюно именем Наполеона объявил, что Браганский дом перестал царствовать в Португалии.

Несмотря, что Португалия занята была без всякого сопротивления, с ней поступлено было, как с завоеванной областью. Первыми действиями французского правительства были: отобрание в казну английских товаров, коронных имуществ, наложение на государство обременительной контрибуции и все другие меры, к угнетению и разорению народа способствующие, что крайне затрудняло распоряжения Сенявина к продовольствию его эскадры.

Не имея еще никаких наставлений, в каком виде приемлет наш кабинет насильственное занятие Португалии, доселе бывшей с Россией в союзе; и как флот наш пришел в Лиссабон, тогда, когда принц-регент в нем еще властвовал, то посему, полагая Лиссабон для российского флага портом нейтральным, Сенявин, дабы обеспечить себя на случай дурного оборота дела для французов, решился не принимать никакого участия в делах нового союзника, уклонять от себя всякие неприязненные поступки, могущие оскорбить народ португальский; и, наконец, в действии против англичан ограничить себя только тем, чтобы с собственными силами быть во всякое время готову принять и отразить их нападение. Адмиралу стоило большого труда соразмерить свое поведение сказанным образом, нужна была необыкновенная осторожность и благоразумие, дабы выиграть доверенность дюка д’Абрантеса, старавшегося вовлечь Сенявина в свои распоряжения, к угнетению португальцев клонившиеся, и притом не оскорбить англичан, с величайшей недоверчивостью наблюдавших его поступки и поведение. По счастью, Жюно, будучи пышный и великолепный француз, был притом человек добрый, простой и откровенный в обхождении, и Дмитрий Николаевич до того снискал его доброе расположение, что маршал, поколику строгость предписаний Наполеона ему позволяла, за удовольствие поставлял облегчать участь покровительствуемых Сенявиным англичан, с давнего времени в Лиссабоне поселившихся. С другой стороны, адмирал Коттон, получив от Сиднея Смита, которого он сменил, доброе мнение о свойствах Сенявина, хотя отправление в Россию контр-адмирала Грейга и других английских офицеров [126], служивших на флоте нашем, было поводом неприятного объяснения с Коттоном, коему сия великодушная мера правительства нашего показалась ожесточением против Англии; но после сего сношения обоих адмиралов были основаны на взаимном уважении и приличной вежливости.