Владимир Броневский - Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год

3) Лейтенант Н. В. Коробка, отправленный от Капо-Често (что между Себенико и Спалатро) на одной призовой требаке в Катаро, 16 ноября 1806 года встретился с двумя французскими корсарскими лодками близ гряды островов, составляющих канал Каламото. Ни бежать, ни защищаться не было возможности. Груз судна стоил 80 000 рублей, а потому и должно было ожидать, что хозяин оного не упустит столь удобного случая к своему освобождению. Лейтенант полагал себя на верное пленным и хотел было уже приготовить шесть человек своих матросов покориться судьбе. Шкипер Пауло, заметив его смятение и послушав совета товарища своего Наталь Калагариса, подошел к Корбоке и сказал: «Возвратите мне мои бумаги, а сами, с людьми вашими, спрячьтесь в трюм и положитесь во всем на меня». Между тем корсар приближался, сделал выстрел и Пауло отправился к нему на лодку. Начальник оной, посмотрев пашпорт, советовал Пауло беречься русских, потом отпустил его и сам возвратился к берегу. Пауло с радостным лицом входит в каюту, где сидел лейтенант, бросается к нему на шею, целует у него руку и говорит: «Я беспокоился больше о вас, нежели сколько думал о своих выгодах. Слава богу! вы теперь свободны, а я опять ваш пленник». При сих словах подал он лейтенанту полученные от него бумаги. «Лучше, – продолжал шкипер, – хочу зависеть от великодушия вашего начальника, нежели быть освобождену французским корсаром». Сенявин, умеющий ценить благородные и великодушные поступки, получа о сем происшествии рапорт, тотчас на обороте оного написал: «требаку с грузом возвратить шкиперу; отдать на волю его выбрать порт, в коем мог бы он выгоднее продать оный; за освобождение офицера и людей выдать в награждение 200 червонцев и дать открытый лист для свободного пропуска во все блокированные гавани, куда бы шкипер ни пожелал».

4) Сей поступок адмирала скоро сделался известным во всей Италии. Одно рагузинское судно, возвращаясь из Смирны, встретилось с австрийским. Шкипер последнего, уведомив рагузинца, что Рагуза осаждена нашими войсками, советовал ему отдаться добровольно неприятелям русским, нежели идти к друзьям французам. Рагузинец пришел прямо в Кастель-Ново, спустил флаг, отдался в плен и не ошибся в своем расчете. Адмирал и его судно, стоившее около 300 000 руб. освободил, приказал отыскать и доставить к нему его семейство, удалившееся на острова.

5) При взятии острова Курцало корвет «Днепр» под командой лейтенанта Бальзама был послан в Спалатро для отвоза раненых французов с таким от адмирала повелением, чтобы под разными предлогами не сниматься с якоря и, ежели будет возможность, взять приверженного к России славянина. По прибытии в Спалатро, командир корвета, сдав пленных, просил позволения налиться водой и купить для экипажа свежих запасов, которыми тот же вечер и был снабжен, а воду обещались доставить на другой день. На утро, у острова Брацо, показался наш флот. Мармонт, чрез начальника своего штаба призвав к себе г. Бальзама, спросил: какие это суда и какое их намерение. На ответ, что то был российский флот, Мармонт с сердцем объявил ему, что сделает его военнопленным, потому что Сенявин нападает в том самом месте, где находится переговорное команды его судно. Однако великодушный французский маршал обещал отпустить лейтенант, если Сенявин возвратит ему взятые им в Брацо пушки и французов, и приказывал Бальзаму написать о том к адмиралу. Бальзам ответил, что не может делать предложений сего рода своему главнокомандующему; Мармонт, недовольный таким ответом лейтенанта, сказал ему, чтобы он послал повеление старшему по нем офицеру ввести корвет в гавань. Бальзам вместо сего уведомил мичмана Кованьку, что он задержан и приказывал ему во что бы то ни стало удалиться скорее от порта. Кованько под разными предлогами уверял капитана над Спалатрийским портом, что не может войти в гавань; когда же подул легкий ветерок, при котором если не мог выйти, то мог с выгодой напасть на французскую гребную флотилию, послал к Мармонту письмо следующего содержания: «Если вы, г. генерал, неуважением к переговорному флагу нарушаете народные права, и если начальник мой не будет освобожден, то я задержу суда ваши и могу сжечь стоящие в порте. Только полчаса будут ожидать вашего ответа» и проч.

Мармонт, уверясь, что мичман получил противное приказанию его наставление, сердился, угрожал, но Бальзам спокойно отвечал ему, что французский генерал не может давать русскому офицеру никаких приказаний; что он сделал то, что каждый приверженный к своему государю офицер обязан был в таком случае сделать. Сим ответом, казалось, Мармонт смягчился и пригласил лейтенанта к своему столу, где спрашивали его о числе и ранге наших судов и удивлялись, что в такое позднее время Сенявин не страшился бурь Адриатического моря. Наконец Мармонт, взяв с него честное слово приехать на другой день к нему на завтрак, отпустил. Бальзам, видя, с каким генералом имеет дело, почел и себя вправе нарушить данное обещание и по прибытии на корвет сделал все приуготовления к снятию с якоря, долженствовавшему последовать по захождении луны около полуночи; но сильный противный ветер в том ему воспрепятствовал и он был принужден по второму позыву Мармонта ехать опять на берег, сдав, однако, до того на законном основании корвет мичману Кованьке с предписанием при первом благополучном ветре сняться с якоря и стараться соединиться со флотом. По окончании завтрака Бальзам, представляя Мармонту, что он удерживает его против всех воинских правил, просил позволения удалиться с корветом. Наконец, после многих препятствий и угроз и, как думать должно, по совету других генералов, Мармонт отпустил Бальзама и корвет соединился со флотом на высоте Курцало.

6) Сколько переменился характер французов, славящихся просвещением и известных до революции особенной вежливостью, доказывают некоторым образом поступки их с пленными. Солдаты наши, возвратившиеся из Далмации, рассказывали следующее: их содержали как преступников в тюрьме, морили голодом, отнимали то, что жители из человеколюбия им приносили, и такими средствами принуждали вступать в службу. С офицерами не лучше поступали. Мичман Галич и гардемарин Козырской, несмотря на нежный возраст последнего, лишенные обуви, а частью и одежды, шли чрез всю Далмацию босиком и терпели неслыханные от солдат наглости. Дабы уверить жителей, что войска наши разбиты и Катаро взята, тех же самых 60 человек пленных выводили ночью тайно из тюрьмы, а днем, при барабаном бое, водили для показу чрез город. Я умолчу о других поступках, ибо и сии ничем неизвинительны, тем более, что нисколько они не сходствовали со снисхождением к их пленным, и можно со всей достоверностью сказать, что у нынешних французов право военнопленных не существует.