Александр Чичерин - Дневник 1812–1814 годов. Дневник 1812–1813 годов (сборник)

Сегодня мы опять поспорили, и опять все было так же. Мне ничего не удалось ему доказать, и я еще больше убедился в том, что он не способен к такой верной привязанности, которую я хочу видеть в своем друге, что в нем больше злости, чем рассудительности, и больше упрямства, чем разума. Каждый спор с ним оставляет меня все более равнодушным… Незаметно теряя друга, я могу также потерять терпение. Дамон был прав.

10 июля.

Когда я вернулся вчера с довольно длительной прогулки, слуга подошел ко мне и с ухмылкой доложил, что меня ждут дамы. Удивившись сначала, я быстро понял, что это за визит. Они ждали меня уже три часа, успели сыграть партию в пикет и, найдя на столе мою тетрадь, развлекались в ожидании разглядыванием рисунков. Несмотря на вычурность их наряда, фамильярность манер и образ жизни, который они избрали, я не мог решиться их выгнать. Даже в них мне хотелось уважать пол, составляющий счастье нашей жизни; я ограничился тем, что укрылся в своей комнате.

Обиженные, вероятно, моей нелюбезностью, либо удивленные моей холодностью, после еще получаса ожидания они сложили платочки, расправили юбки и уныло потащились в город.

Что же это! Неужели испорченность может доходить до такой степени! Неужели наивный и добродетельный пол может опуститься до такой низости, до такого отвратительного бесстыдства! «Спасибо! – сказал я хозяйке, которая думала доставить мне удовольствие, допустив дожидаться меня этих дам, которых она считала, видно, особами другого полета. – Если такие еще явятся, гоните их, чтобы вам не досталось. Мне больше нравится наивная и неловкая грация ваших поселянок; в прошлом, да и в будущем, я вижу достаточно радостей, чтобы не иметь нужды в таких недостойных существах».

11 июля.

Я родился довольно богатым, в настоящее время я очень беден, но батюшка никогда мне ни в чем не отказывал, так что я всегда имел достаточно на нужные расходы и даже швырял деньгами. Прекрасный повод, чтобы не просить денег у государя.

Батюшка оставил службу, он имел неприятности. Государь, вероятно, думает, что его состояние больше, чем на самом деле; иначе его щедрость обеспечила бы батюшке большое достояние, если бы судьба так упорно не преследовала моего отца.

Я никогда еще не брал ни от кого денег; я всегда считал преступлением лишать других необходимых им средств, чтобы тратить их на свои прихоти. Даже будучи в величайшей нужде, я не хотел просить денег, потому что они ушли бы на мои прихоти, а другим, может быть, нужны были на пропитание, на самое необходимое.

Наш новый генерал [416]явно показывает, что честь командовать нами отнюдь не радует его, он заботится о нас лишь в той мере, в какой это может быть замечено и может повлиять на его репутацию, а не потому, что стремится облегчить нам существование. Поэтому я еще менее склонен обращаться за деньгами к нему, чем к кому бы то ни было, так как мне пришлось бы из благодарности быть любезнее с ним, чем я бы хотел. На днях генерал, удивленный тем, что у него не просят денег, или желая придать себе достоинства, а может быть и по влечению сердца, попросил у государя денег для офицеров, Я оказался в списке без моего ведома, и первое, что я сделал, услыхав об этом, потребовал, чтобы меня исключили. На этот раз, подумал я, я еще менее могу согласиться принять деньги, ибо я не просил о них, а генерал дает их только тем, кого он считает нуждающимися. Это просто милость, которую он, а не государь, оказывает нам, и я не хочу быть в числе осчастливленных ею.

Деньги получены в полку, меня не успели вычеркнуть из списка; подлая жадность твердит мне, что надо принять их. Боже мой, почему человек обречен видеть себя столь несовершенным во всех поступках! Решение твердое и разумное колеблемо вновь и вновь нечистым дыханием корысти. Я горжусь перед собой этим отказом и теряю право на гордость из-за этих колебаний. Ну что ж, здесь тоже видна забота Провидения. У меня и так, слава богу, хватает тщеславия. Что же получилось бы, соверши я такой поступок, который позволил бы мне забыть о моих недостатках?

12 июля.

Когда-то мое воображение было очень богато, мне ничего не стоило найти тему для рисунка; если ничто подходящее не попадалось мне на глаза, я изображал себя самого в той позе, в какой был в ту минуту. «Так что же мне нарисовать?» И другие наброски в этом роде обязаны появлением на свет не самолюбию, а недостатку сюжетов. Но позднее я заметил неловкость слишком частых повторений и жалел тратить по два часа на предметы, в сущности мало для меня интересные, стал более разборчив и потому в последнее время рисую гораздо меньше.

А пейзажи? Ведь на них выезжают всегда путешественники; вы сами тоже, наверное, стали бы их рисовать; но что можно изобразить в пейзажном рисунке? Дома, деревья – всюду они одинаковы, разве что подпишешь под ними славное название из чужой страны, слишком далекой, чтобы можно было проверить точность изображения.

Я бросил палатку и вот уже несколько дней ночую в уголке своей комнаты, напоминающей мне чуть-чуть о том, как я жил в Петербурге; я поставил здесь столик с цветами, здесь я пишу, и мои занятия ускоряют бег времени. Прохаживаясь по комнате, я любовался сегодня эффектом драпировки: аккуратный уголок, устроенный с некоторыми претензиями на изящество, задрапирован висящими под потолком мундирами вперемежку с полотенцами; тут валяются сапоги, там стоят тарелки… – вот каков порядок в холостяцком хозяйстве.

Я хотел изобразить этот уголок со всем, что в нем есть, но Поль упросил меня нарисовать только комнату. Так я и сделал, и теперь мое предисловие осталось всуе. Уж лучше я стану вносить в тетрадь размышления, пришедшие мне в голову, пока я отдыхал в той позе, в какой вы меня здесь видите.

Человек, брошенный в наш мир, волнуется, бьется, завидует другим, трудится, учится, старается изо всех сил выделиться и продвинуться вперед, огорчается, увлекается, жертвует покоем и счастьем призрачных надежд, такова история самых достойных, – и все улетает дымом.

– Да, – сказал мне Броглио позавчера, – но разве мы не обязаны действовать по совести, разве не должен всякий человек поставить перед собой цель и стремиться к ней? Этой целью должно быть добро, как он его по совести понимает.

Горе и радость через минуту перестают различаться, как минутою раньше мы их не ощущали.

Смирение, скромность – это маска, которую одевают, большей частью чтобы прикрыть свои недостатки.

Оргонт был бы более сдержан, если бы имел больше достоинств. Но он всегда нападает первым, потому что знает, что в любую минуту на него могут напасть и застать врасплох. Это называется тактикой хорошего воина.