Иван Жиркевич - Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848

Я удерживал себя в одном ограждении: всякое отношение архиерея, всякое требование полоцкой консистории удовлетворял немедленно, но с буквальным применением закона. Дьяков же продолжал систему князя Хованского, не разбирая, правильно или неправильно было требование Смарагда, лишь бы оное было ему послано. Таким образом, однажды я получил прошение из Лепеля нескольких мещан, которые были посажены в острог военно-уездным начальником, Агатоновым, по прямому извещению Смарагда, что они, быв уже все присоединены к церкви, опять совратились в унию. Мне они жаловались, что когда архиерей при Шрейдере приезжал в Лепель и там, в церкви, бывшим обывателям объявил свою волю, что они уже присоединены к православию, их даже в Лепеле не было, а они находились в отлучке, что и просили разобрать строжайшим следствием.

В то же самое время я получил от Дьякова предложение насчет этих же просителей отправить особого следователя и их непременно понудить к восприсоединению, от которого они, по показанию архиерея, умышленно и в соблазн другим отрекаются. Не было чиновников, кроме Агатонова и Яганова, которые с доброй охотой пускались на разбирательство подобного предложения, ибо многие лишились места и даже находились под судом по обвинению Смарагдом за пристрастие. На этот раз я положил самому себе отправиться на место и обстоятельно дознать всю правду.

Я слышал прежде о присоединении лепельских мещан, что оно произошло в следующем порядке.

Смарагд дал знать предварительно о своем приезде в Лепель. Шрейдер предупредил его там, с тем чтобы его встретить, посредством полиции созвал всех живущих в церковь и, когда архиерей прибыл, сделал ему торжественную встречу. Смарагд, отслужив краткое молебствие, благословил присутствовавших крестом Спасителя нашего и, допустив каждого поодиночке к лобзанию креста, по окончании громогласно объявил, что теперь все, кто прикладывался ко кресту, присоединены к православию и за отступление строго постраждут. Затем начались уже все притязательства и натяжки.

Протоиерей лепельской церкви Порошинский то и дело относился в полицию, в консисторию, к архиерею, к Агатонову со своими жалобами. Острог наполнялся отступниками, и не проходило дня без следствий и передачи дел к судебному рассмотрению. Так и теперешние просители попали в беду! Испрашивая у Дьякова согласие на мое предположение, я просил его разрешения на один случай? как привести мне к оправданию, если действительно окажется, что кто-либо из просивших не был тогда в Лепеле, когда приезжал туда Смарагд? Этот вопрос озадачил Дьякова, и он отвечал мне, что он в Лепель отправит от себя чиновника. Чиновник этот угрозой и убеждениями убедил просителей на присоединение. Вот как осторожно и внимательно следовало действовать! Я бы на угрозы не решился, и архиерей, конечно, воспользовался бы случаем обвинить и меня самого.

Когда я лично рассуждал с Дьяковым об этом деле, он мне отвечал:

– Чего же вы хотите? Желают присоединения, и мы правдой или неправдой, но должны выполнить это желание.

Заносчивость Смарагда простиралась до такой степени, что однажды Дьяков препроводил в губернское правление оригинальное отношение к нему Смарагда, оканчивавшееся следующими словами: «Я предваряю ваше высокопревосходительство, что я начинаю уже выходить из терпения». Дьяков едва ли заметил это выражение, а иначе он, конечно, постыдился бы такого рода замечание передать своим подчиненным. В другой раз, ко мне, архиерей, начав свое послание: «Прежнее губернское начальство покровительствовало православию», требовал какого-то нового следствия и в заключение дополнял: «Не один православный по злости католиков понес на себе тяжкое наказание, не один уже в отдалении от своего семейства за приверженность к церкви томится в Сибири».

Сделав распоряжение к удовлетворению в законном порядке требования и немедленно, в вежливых, но холодных выражениях дав отзыв Смарагду, я счел необходимым представить в оригинале это отношение к Дьякову и список с моего ответа. При этом я просил его обратить все внимание на слова обоих отношений и вдобавок заметил: «Смарагд утверждает, что прежнее губернское начальство пользовалось его доверием, следовательно, окончательный упрек относится уже прямо ко мне, а за мною и к нему, генерал-губернатору. По закону, он имеет право даже решенное дело истребовать к своему пересмотру; не рассудит ли он спросить Смарагда, чтобы тот указал ему хотя одно дело, несправедливо мною конфирмованное». Но, во всяком случае, просил я Дьякова устранить меня от подобных колкостей.

Дьяков мое представление в оригинале отправил Смарагду, а его ответ, опять в оригинале же, передал мне, добавя только от себя замечание, что он отзыв Смарагда находит уважительным и просит меня, приняв оный во внимание, согласоваться с оным. Что же писал Смарагд?

Он начал изречениями из Св. Писания (что именно и буквально воспрещается в законе), приноравливая текст к гонениям православной церкви; потом сослался, что в витебском губернском правлении заседают все почти одни католики, которые ненавидят нашу религию, а потому и делают всевозможные натяжки, чтобы угнетать православных и оправдывать своих единоверцев. Касательно же указания дел отозвался, что, ежели прямое над ним, Смарагдом, начальство потребует от него такового, он не откажется и не остановится представить оному и просил не только что Дьякова самого, но и меня убедить большим вниманием и преданностью к церкви вникать в утонченные производства исследования.

Я отвечал Дьякову: «Не на предложение вашего превосходительства, но на приложенную при оном бумагу отвечаю в подробности». Указав затем, где воспрещены тексты Св. Писания в официальной переписке, заметил, что из числа присутствующих в губернском правлении я и два советника православные, а один только католик, и назначение этих лиц не может подходить под суждение архиерея, ибо есть прямая власть правительства; на счет дел объяснил, что Смарагд весьма ошибается и ни одного дела указать не может, а наставлений его к себе я применять вовсе не имею нужды; вместе с этим я послал Дьякову просьбу по форме об отставке моей.

На другой день по отправлении моей просьбы рано поутру явился ко мне правитель дел Дьякова, Глушков, и, подавая мне прошение мое, говорит мне:

– Петр Николаевич прислал меня просить ваше превосходительство, чтобы вы вашу просьбу взяли назад и повидались с ним.

– Мне кажется, – отвечал я, – что просьба моя форменная, и ежели генерал-губернатор считает себя вправе возвратить мне оную, то на это есть тоже установленный порядок.

– Дело не в том, ваше превосходительство, а Петр Николаевич догадался, что огорчило вас, и именно затем и послал меня лично, чтобы объясниться с вами; в посланном вам предложении более всех виноват я, а никто другой. Когда получен был отзыв архиерея, Петр Николаевич не знал, что делать с оным, и я ему присоветовал подлинником передать оный вам; касательно же выражения в конце предложения, то прошу ваше превосходительство воистинно поверить мне, что оное было включено без умысла, так сказать, без мысли, чтобы оно могло огорчить вас, и я в этом лично прошу вашего прощения.