Иван Жиркевич - Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848

Хохоча от души, мы вошли к князю. Тут пробыли с полчаса, заехали в клуб, где я выпустил моего спутника, а потом, заехавши домой, надел шарф и велел везти себя за Красные ворота, к генералу Засядко.

От Пресненских прудов до Красных ворот будет не менее семи верст. Подъезжая к дому, я отправил человека узнать, принимает ли генерал. Человек возвратился с ответом «дома нет».

– Ах, проклятая ведьма, – громко проговорил я, – нечего делать, ворочайся назад, ступай в клуб. – И пока я продолжал мысленно ругать ворожею, а карета поворачивала, вдруг выбегает другой лакей из дома генерала и, остановив экипаж, просит меня от имени своего господина взойти к нему. Вхожу из передней в первую комнату. Засядко (которого прежде никогда не видывал), в халате, вполовину выбритый, а другая половина лица намыленная, у дверей кабинета, адресуясь ко мне, спрашивает:

– Посудите сами, что невежливее: заставлять дожидаться или принимать в таком неприличном костюме?

Разумеется, я принял вопрос как следует, благодарил за оказанное им внимание и просил извинения, что обеспокоил его.

– Нет! Меня простите, – отвечал он, – что я вас так принимаю! Но виноват, грешный человек, давно желаю с вами познакомиться, почтеннейший Иван Степанович, и еще раз прошу простить меня за невежливость.

Усадив меня, он продолжал: – Верно, в Москву пожаловали за ремонтом? Ах, беда какая! Право, не знаю и совестно мне, но не могу пособить. Денег у нас в Москве в депо ни гроша; более десяти ротных начальников перебывали у меня, и никому и ничего не дал, принужден был всем отказывать!

– Что же делать, ваше превосходительство, на нет и суда нет, – сказал я; – да и сумма небольшая: больше предлог приезда в Москву, нежели надобность в ней.

В это время доложил лакей: подполковник Саблин.

– А вот и наш казначей, – подхватил Засядко, – он оправдает меня перед вами! Ну что, Николай Федорович, много ли у нас денег?

– Да если все суммы собрать, – отвечал Саблин, – по всем статьям едва-едва наберется 1500 рублей, а ремонтной всего два рубля.

– А много ли вам следует ремонту? – спросил меня Засядко.

– Всего тысяча сто рублей.

– Ну, так мы уладим дело! Пожалуйста, любезный Николай Федорович, поезжай в депо, возьми все деньги, какие есть, и привези их сюда с книгой. Перечисление мы сделаем завтра, задним числом, а я буду в барышах: почтенный гость просидит со мной часок в ожидании.

Я получил деньги, и таким образом второе предсказание ворожеи сбылось в один и тот же день. Но этим еще не кончилось. Возвратясь домой и отобедав, я получил с почты письмо от жены, в котором она между прочим пишет, что девка, которую мы пред этим месяца за два отпустили на волю и потом за шалость прогнали от себя, на другой день моего отъезда вернулась и, валяясь в ногах, просила взять ее опять к себе. Жена дозволила ей приютиться в рабочей избе, а в комнаты не пустила и спрашивала моего совета: пустить ли ее в комнаты или нет? Когда девка эта еще служила в комнатах, бригадный командир Волович привез мне однажды денег до 4 тыс. рублей, которые я, не считая, принял и положил в шкатулку. По уходе его я сосчитал, и не оказалось ста рублей. Совестясь сказать о сем Воловичу и не желая поклепать на кого-нибудь из прислуги, я не сделал никакого расследования, но имея подозрение на эту девку, так как она одна входила в мой кабинет, когда я провожал Воловича, то и отправил ее от себя…

Эти три случая были причиной, что я так подробно все здесь описал, и признаюсь откровенно, не имея никаких предрассудков, я и поныне (1843) удивляюсь такому стечению обстоятельств, оправдавших на деле все слова ворожеи. Не только сии три незначительные случая, но вся последующая моя жизнь подтвердила слова гаданья, и не один раз приходилось мне вспомнить московскую колдунью…

Хотя преемнику моему (по командованию артиллерийской ротой) Козлову я и остался должным некоторую сумму, прося его взять в счет экипажи и крепостных людей, но он не согласился, предпочитая взять вексель, выдал мне квитанцию, и я в сентябре 1824 г. отправился в Петербург на новое служение.

Служба в артиллерийском департаменте. – Дело о лафетах. – Злоупотребления. – Продажа казенного чугуна.

В 1824 г., оставя строевую службу, поступил я в артиллерийский департамент, куда и прибыл в сентябре, именно в такое время, когда великий князь Михаил Павлович [345]поручил полковнику Жуковскому произвести подробную ревизию дел оного по всем отделениям. Состав департамента был следующим: вице-директор генерал-майор Гогель; [346]начальники отделений: 1-го – Разсалович, [347]2-го – действительный статский советник Воронин, [348]3-го – Горев, [349]4-го – Петров, [350]5-го – Фатьянов [351]и 6-го – Трохимовский; [352]правитель дел – Павлов. [353]Для испытания поручена была мне поверка счетов по нескольким книгам, находившимся для обревизования по 1-му отделению. Едва я успел сделать небольшое число черновых замечаний по оным, как умер Разсалович, и мне приказано вступить в управление 1-м отделением.

Первое знакомство мое с делами этого отделения ужаснуло меня совершенно. Едва ли возможно представить себе тот хаос, который был допущен во всех департаментских распоряжениях. Достаточно, чтобы вполне обнаружить оный, сказать, что с 1821 г., когда правительство для соображений потребовало приблизительные сведения о количестве лафетов, состоящих под орудиями в крепостях и требующих исправлений и ремонта, завязалась переписка об общем числе крепостей и укреплений, снабженных орудиями, и когда после двухлетних справок и выписок в совместном докладе департаментов артиллерийского и инженерного представили государю через начальника штаба князя Волконского доклад по сему предмету, то в нем пропущено было около двадцати крепостей и укреплений, в том числе половина имеющих свои положенные штаты.

Ревизия, производившаяся полковником Жуковским уже около четырех месяцев, продолжалась еще только по 1-му отделению, и великий князь Михаил Павлович беспрестанно требовал ускорения и подробного к себе представления, что открыто; в первых же днях управления моего отделением Жуковский не окончательно еще представил около 300 листов замечаний своих о важнейших беспорядках и злоупотреблениях более нежели по 300 предметам, им открытых.

Генерал Гогель, человек, прослывший ученым, показавшийся мне сначала характера благородного и справедливым, по обстоятельствам увлечен был к допущению беспорядков и к прикрытию даже зла. За все оказанное мной ему уважение и преданность он заплатил мне самой злейшей неблагодарностью. Великий князь передал Гогелю представленные Жуковским замечания, требуя на них объяснений, а тот, невзирая на недавнее мое поступление в департамент, возложил этот труд лично на меня. Отправляя безостановочно течение настоящих дел, я должен был в одно и то же время давать и объяснения, делая выборки более чем из тысячи дел, чтобы как-нибудь найти и средства к оправданию департамента, прибегая нередко к всевозможным софизмам для опровержения выводов Жуковского.