Иван Жиркевич - Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848

– Я не советую вам этого делать, – сказал он мне, – откровенно скажу, что вам это здесь не удастся, а вы лучше возьмите его с собой в Витебск и там приищите первый удобный случай представить его к награде через генерал-губернатора Дьякова, [483]честного и благородного человека, который не откажет вам помочь в этом. Тогда напишите мне в Санкт-Петербург и предоставьте мне уже действовать. Я надеюсь, что вы удостоите меня вашими поручениями и тем подадите случай доказать вам мое самое искреннее уважение!

От Позена я пошел к В. Ф. Адлербергу, чтобы передать ему писанное Лонгиновым. Прием его удивил меня. Он квартировал в канцелярии, и когда я вошел к нему, по докладу обо мне, он писал.

Привстав со стула и согнувшись в дугу, он спросил меня, имею ли я до него надобность. Я отвечал:

– Просто с моим почтением!

Поблагодарив меня, он не только не пригласил меня садиться, но сам минут с пять, т. е. все то время, что я простоял у него, стоял пред столом, согнувшись наподобие Z, и со мной не промолвил ни слова.

После обедни государь отправился к разводу. Там, осматривая батальон, внезапно потребовал меня к себе, и, когда я подбежал, он мне сказал:

– Бьюсь об заклад с тобой, Жиркевич, что это солдат из твоей теперешней губернии? – Потом, обратясь к солдату, спросил:

– Какой губернии?

– Витебской, ваше императорское величество.

– Видишь: не ошибся! Кровь с молоком! Каков молодец!

И точно, рядовой сей был не выше 2 аршин 5 вершков, но строен и бел лицом до красоты.

Это замечание государя указало мне на достоинство белорусов в черном народе, преимущественно в Витебской губернии. Там я много находил красавцев и красавиц в среде народа.

По окончании смотра весьма неудачно со стороны войска, но со всем тем государь не переменил выражения лица своего, а приказал мне идти пред собой до экипажа. Полиции вовсе не было видно, и несметная толпа народа стремилась видеть своего отца-повелителя, но я, идучи вперед, тихих голосом просил дать государю дорогу, и так дошли до кабриолета при всей тесноте без малейшего затруднения. Государь сказал мне:

– Садись вперед, – и сам стал надевать шинель на себя. Он в этот день был в вицмундире лейб-гвардии конного полка. Входя в экипаж, продолжал:

– Сказывал тебе Адлерберг? Я надел сегодня на тебя военный мундир; статский тебе не к лицу. Военный тебе пригодится в Витебске. Губерния скверная, большие беспорядки. Я назначил туда генерал-губернатором Дьякова, прекрасного и честного человека, но в делах опытности не имеет, и я тебя назначил ему в помощники. Вы оба меня любите и истребите беспорядки. Теперь куда ты меня повезешь?

– Куда прикажете, государь?

– Это твое дело, распоряжайся!

Я сказал кучеру:

– В городскую больницу!

Народ толпой бежал около экипажа, а государь продолжал благосклонно разговаривать со мной, расспрашивая о строениях, мимо которых мы проезжали, и о некоторых лицах, им замеченных по пути.

Здесь я должен несколько приостановиться, чтобы дать понятие о том, что последует.

Я уже говорил, что больница два года тому назад была только что выстроена и в сыром виде занята под жилье. В предшествующую настоящему вояжу государя зиму она просушивалась усиленными мерами, полы еще не были выкрашены, но внутренний порядок мной доведен был до приличного устройства, так что посещавшие больницу при мне граф А. Г. Строганов, Перовский, князь Лобанов-Ростовский, Н. М. Лонгинов, одним словом, все отдавали мне должную справедливость. Накануне сего дня лейб-медик Аренд, [484]прибывши в больницу прямо из Казани, во время ужина у государя на вопрос его:

– Где был? – отвечал:

– В городской больнице.

– Что там нашел? – Ответил:

– Вы, государь, в Казани видели роскошь; здесь изволите найти всегдашний порядок! [485]

Казалось, после этого трудно было ожидать неприятного. Губернию я уже сдал три дня до прибытия государя, следовательно, в эти дни я не посещал уже никаких заведений. Теперь же, когда государь проходил по палатам, я видел, что Адлерберг при каждых дверях из одного покоя в другой, послюня палец, стирал черноту от пота около замков и дверей так, чтобы государь это заметил, а государь, проходя в дверях, незаметным образом указал мне перстом и взглядом на сию неисправность, когда же мы из палат вышли на подъезд, то оказалось огромное пятно на новом полу от упавшего и разбившегося накануне фонаря и пролитого масла. Государь несколько сухо, но тихо изволил произнести:

– Меня ждали, а не успели замыть грязи.

В других отделениях больничного заведения, ветхих по наружности, но везде чисто содержанных, государь не изволил ничего мне поставить на вид.

Сев обратно в экипаж, государь спросил:

– Теперь куда?

– В городской острог, если угодно приказать.

– Пошел! – приказал он кучеру, потом, обратясь ко мне, в самом ласковом тоне сказал: – Я думал заведения твои найти лучше, нежели видел!

Защемило у меня сердце, но я, скрепясь, отвечал:

– Государь! Знаю очень, что они далеко не достигают того вида, в котором вам угодно их видеть. Но совесть моя покойна: я сделал все, что только мог успеть и был вправе лично устроить до вашего сюда прибытия!

– Знаю и слышал от других, – сказал государь, – что ты исправил. Но, признаюсь, я от Жиркевича более, нежели от другого, требую! То, что я тебе указал, я другому бы вовсе не заметил. Кто у тебя управляет заведениями?

– Член приказа общественного призрения. [486]

– Давно он в Симбирске?

– Всего две недели.

– А кто у тебя в приказе дворянский заседатель?

Я назвал его по фамилию.

– Этот давно ли тут?

– Месяца с два, не более.

– Ну, на этот раз не брани их за то, что я нашел, а только укажи, как я показывал тебе, и предвари их, что через шесть недель я пришлю к ним кое-кого взглянуть, что они сделают после моего замечания; только чтобы не прогневались, если найдут их в беспорядке!

В остроге государь изволил заметить в одном углу сырость. Арестантов ему именовал по разрядам прокурор Ренкевич. В одном покое, видя рослого арестанта, изволил его спросить:

– За что?

– Бродяга, – отвечал тот.

– Не наказывая его на теле, забрить ему лоб, – сказал государь, обратясь ко мне. – Но не выпускать сейчас, а учить приемам в остроге, пока совсем не будет готов.

Потом в одной камере человек до двадцати крестьян при входе государя стояло на коленях.

– Это что за люди? – спросил меня государь.

– Мои арестанты, ваше императорское величество, а ваши – удельные.

– Встаньте, глупцы! – сказал государь. – Ступайте по домам, но вперед у меня не шалить, а не то плохо вам будет, и другим передайте, что сказал вам государь ваш.

Проезжая по городу, государь приказывал мне называть ему казенные здания, и нашел дом дворянского собрания безобразным до такой степени, что выразился: