Сергей Катканов - Стоит ли об этом

Отошёл я от посёлка пару вёрст и услышал у себя за спиной рёв мотора. Ко мне приближался ГАЗ‑51. На взмах руки он остановился, но в кабине уже сидели трое и шофёр сказал, что мол сам видишь. «А в кузове?» — спрашиваю. Шофёр с улыбкой пожал плечами: «Ну если хочешь…».

Стоял мороз. Стоя в кузове, я чувствовал себя, как в аэродинамической трубе. Казалось, что ветер влетает в грудь и вылетает из спины. Трясло безбожно. И так больше часа — 60 километров. Когда машина остановилась, выехав на шоссе, из кузова я почти вывалился, не чуя под собой ног. А здесь, на большаке, на оставшиеся до Сямжи 30 километров, попутку поймать было уже не трудно. Мы ловили её вместе с мужиком, который вышел из кабины, когда я покинул кузов. Он сказал мне: «Это я машину нанял. Еле уговорил шофёра. Если бы не уговорил, не знаю, что бы ты на дороге делал».

Возвращался я с этой побывки тоже весело. Теперь, всему наученный, я сразу с автостанции пошёл туда, откуда шли лесовозы. Захожу в какую–то каптёрку, там сидят полдюжины угрюмых мужиков. Спрашиваю: «До Гремячего подбросите?». Они молчат, не обращая на меня никакого внимания, как будто к ним в каптёрку муха залетела — не более того. Я растерялся, жду. Через некоторое время они выходят на улицу, я за ними. Тогда один из них мрачно бросил мне через плечо: «Ну чего встал, пошли». И я поехал на лесовозе. Но по дороге он сломался. Однако, теперь я был человеком, за которого шофёр взял ответственность, так что он тормознул идущий следом лесовоз, и я поехал дальше до Гремячего. А оттуда до Исакова было уже рукой подать — 16 километров — вечерняя прогулка перед сном. Правда, спать пришлось в пальто, потому что комната была нетоплена, а топить печку уже не было сил.

Утром на урок ко мне пришла директор, как бы давая понять: твои выходные — это твоё дело, а к урокам ты должен быть готов всегда. Конечно, я не был готов, так что методическим недочётам в моём уроке не было числа. Директор потом их перечислила и мягко сказала: «А перед этим у вас уже довольно неплохо получалось».

Директор поставила мне за практику четвёрку. И даже извинилась: «Хотела пятёрку поставить, но начала в характеристике о недостатках писать и пятёрки уже не получилось». Я был растроган. По моему суждению, я хоть и старался, но никак не заработал больше трояка. А директор приглашала работать после института к ним. Мне эта идея понравилась. Думаю, от добра добра не ищут. И распределение я, когда заканчивал вуз, получил именно в Вожегодский район. Но в последний момент всё переигралось. В Исакове я больше никогда не был.

Я покинул Исаково в марте 1984 года, а в ноябре того же года, уже учась на четвертом курсе, поехал на вторую свою практику, опять в Вожегодский район. Но заведующая РОНО мне сказала, что мест у них нет. Да, дескать, подавали заявку, но так вышло, что все места заняты. Она ещё добавила: «Директор Исаковской школы о вас очень хорошо отзывалась». Это меня утешило. Значит, думаю, места нет не именно для меня, а на самом деле.

И я, как дурак, вернулся в Вологду. Руководитель практики сказала: «Поезжай тогда в Великоустюгский район». Мне что, я поехал.

В Великоустюгском РОНО меня направили в Еремеево. И даже попутчица нашлась — учительница Еремеевской школы, которая возвращалась домой. Доехали мы с ней без приключений, но поселили меня так, что я обалдел, несмотря на всю свою неприхотливость.

Это была крохотная комнатка в интернате с общим входом, то есть просто одна из интернатских комнат — в соседней жили дети. Общий с детьми туалет и умывальник. Чудный, кстати, умывальник — три рукомойника в ряд. В комнате стояли кровать, стол, стул. Никаких излишеств. Не было даже розетки, то есть ни побриться, ни чайку согреть. Здесь не было даже печки. То есть печка из соседней комнаты одной стенкой выходила в мою. Я даже не мог её сам натопить, когда хотел.

Предполагалось, видимо, что от печной стенки будет достаточно тепло, но при нормальных морозах на улице она была почти холодная. В комнате стоял лютый дубак без малейшей возможности улучшить ситуацию. На мне было два свитера, но я понял, что и пальто на ночь снимать не придётся. Так в пальто я и забрался под ватное одеяло, а всё равно не согрелся. Значит, думаю, тут и для детей почти не топят. Дрова экономят посреди леса. Дети в таких условиях, вне всякого сомнения, вырастают особенные, но я‑то уже вырос и не особенным, а вполне обычным человеком.

Я решил, что уровень аскетизма тут немного зашкаливает, о чём и сказал с утра директору школы. Директор, мужчина–физрук, немного даже виновато кивнул: «Да, я понимаю. Мы бы девушку могли очень хорошо разместить, а вот парня, к сожалению, только так». Я был рад, что он не счёл меня излишне привередливым. Мы дружелюбно попрощались, и я пошёл. Так Еремеево и не вошло в мою судьбу. А жаль. Хорошее название.

Я пошёл пешком в Усть — Алексеево, там было, кажется, километров 7, что по тем временам я вообще за расстояние не считал. Пританцовывать на морозе в Усть — Алексееве пришлось не очень долго, подъехал автобус, и вот я уж снова в Велоустюгском РОНО. Здесь меня очень даже поняли, сказали, что подберут другое место, а пока на ночь дали койку в каком–то общежитии.

На следующей день мне расписали такую схему: «Поезжай сначала в Котлас, оттуда в Сусоловку, а там до посёлка Северный — 7 км по узкоколейке». После Исакова у меня уже появились первые признаки заматерелости, а потому я не удивился необходимости двух пересадок с выездом в соседнюю область — это чтобы добраться от точки до точки внутри одного района.

Вот я уже еду из Котласа в неведомую мне Сусловку. Поздний вечер, за окном пригородного вагона не просто темно, а как будто окно чёрной бумагой заклеено. Станции, как известно, не объявляют, где и когда выходить — решительно невозможно понять. Я спросил у сидящего рядом тщедушного мужичка, когда Сусловка будет. Он сказал, что сам туда едет, вместе нам, стало быть выходить. Потом он начал меня расспрашивать, кто я такой и куда добираюсь. Статус студента–практиканта вызвал у него отношение самое почтительное. Он стал рассказывать мне о Северном, о школе, о местном житье–бытье, а потом говорит: «Зачем вам сегодня в Северный идти, лучше у меня переночуем, а утром вместе до вашей школы по узкоколейке доберёмся. Я электрик, мне завтра как раз туда надо». Я долго отказывался и отшучивался: «Семь вёрст — не крюк для бешенной собаки. Дойду и сегодня пешком». Но он уговорил меня, и я до сих пор ему за это благодарен. Трудно сказать, чем закончились бы эти 7 вёрст по морозу, в непроглядной темноте, по чудовищной и совершенно незнакомой дороге. Наши русские дороги многих вогнали бы в гроб, если бы не замечательные русские попутчики. В жизни всё уравновешено.