Виктор Урвачев - На защите московского неба. Боевой путь летчика-истребителя. 1941–1945

В сентябре 1993 г. эскадрилью включили в состав 226-го Отдельного смешанного авиационного полка, который к тому времени перелетел в Кубинку из Германии, где был сформирован в марте 1945 г. и более полувека базировался на аэродромах ГДР. В этот период в истории полка наиболее яркими событиями были доставка в 1945 г. в Москву Знамени Победы и посадка в 1981 г. Ан-12 с убранными шасси, которые экипаж забыл выпустить по причине злоупотребления в полете спиртными напитками.

В недрах полка эскадрилья летающих лабораторий постепенно «рассосалась», ее самолетный парк был «раскассирован» по другим частям и организациям. Эскадрилья перестала существовать как специализированное подразделение с особым режимом работы. В полку, видимо, основное внимание стало уделяться другой эскадрилье – «базе» по обеспечению реализации договора «Открытое небо».

Предложение об этом договоре, предусматривающем наблюдательные полеты над территорией заключивших его стран, в 1955 г. было сделано США, но отвергнуто СССР. Однако в 1992 г. с наступлением в нашем отечестве эры нового мышления Россия, США, Великобритании и Германия подписали такой договор, к которому затем присоединились еще более двадцати стран. В соответствии с ним государства – участники договора могут выполнять полеты над территорией друг друга для контроля военной деятельности.

Эти функции стала выполнять специальная эскадрилья 226-го полка на самолетах Ан-30, которые, например, не могли долететь до США, а затем на Ан-26, серийное производство которых закончилось почти за двадцать лет до этого.

В ходе «придания нового облика Вооруженным силам России» министром обороны Сердюковым судьбу 226-го полка и эскадрильи летающих лабораторий, у истоков создания которой стоял Урвачев, покрыли мгла и мрак. От них в Кубинке остались только следы в виде эмблем на юбилейных вымпелах, висящих на стене в гарнизонной пивной, где отставная авиационная рать гарнизона Кубинка коротает время за кружкой пива или стопкой водки.

В заключение надо сказать, что властям Российской Федерации потребовалось почти 20 лет, чтобы понять то, что было сразу ясно военно-политическому руководству СССР. Заместитель министра обороны России А. И. Антонов заявил: «Договор по открытому небу используется только для того, чтобы проводить дополнительную разведывательную деятельность в отношении российских и белорусских вооруженных сил».

Урвачев уволился из Вооруженных сил, имея календарную выслугу лет, дающую право на получение полной пенсии. Однако ему не хватало одного года до 45 лет – предельного возраста службы в звании полковника, после которого при увольнении офицер получал ряд льгот, и в том числе сохранял право обслуживаться в военных медицинских учреждениях. Искренне, но, как потом оказалось, легкомысленно он махнул на это рукой и в 44 года стал гражданским человеком без определенной профессии, у которого от военной службы в армии остались квартира, пенсия, ордена и несколько подорванное здоровье. Никаких комплексов по этому поводу он не испытывал… до первой простуды, в результате которой был вынужден обратиться в городскую поликлинику.

Здесь надо иметь в виду, что контроль состояния и сохранение здоровья пилота – важная часть поддержания и повышения его летной подготовки. Соответственно и авиационная медицина находится на ином уровне, чем в городской поликлинике. Поэтому Урвачев, за 25 лет летной работы избалованный вниманием медицины, вернувшись из поликлиники в сумрачном настроении, взял лист бумаги и в правом верхнем углу написал: «Министру обороны СССР Маршалу Советского Союза Р. Я. Малиновскому». Дальше он по военному коротко на половине машинописной страницы изложил суть своего обращения.

Он писал, что, поступив в Вооруженные силы добровольно, прослужил в них 25 лет, а в льготном исчислении с учетом службы во время войны и в реактивной авиации его выслуга составляет более сорока лет. Прошел три войны, имеет на счету сбитые самолеты, правительственные награды и был уволен по заболеванию, полученному на летной работе. За добросовестную службу в установленные сроки получал очередные воинские звания. В результате сложилась нелепая ситуация: если бы он служил менее добросовестно и к увольнению был не полковником, а подполковником, для которого предельный возраст службы 40 лет, он бы имел льготы, которых сейчас лишен.

Довольно скоро Урвачев получил еще более короткое письмо, сообщавшее, что его обращение доложено министру обороны, который распорядился изменить приказ об его увольнении с предоставлением всех льгот, установленных для полковника, увольняемого после 45 лет. Наверное, это распоряжение министра нарушало действовавшие тогда нормы и выходило за пределы правового поля, на котором ныне все должны пастись, допуская возможность ради торжества права затоптать на этом поле здравый смысл.

Не правовому, но справедливому и положительному для Урвачева решению вопроса помогла, по его словам, поддержка заместителя начальника НИИ ЭРАТ полковника Михаила Филипповича Рошаля – отца ныне широко известного в стране детского врача и общественного деятеля Леонида Рошаля. Ветеран института радиоинженер В. П. Мальцев [9]тоже с благодарностью вспоминает помощь в его работе М. Ф. Рошаля и пишет, что он «всегда был предприимчивым и доводил начатое дело до конца».

Почти одновременно с этим разворачивалась сага о пенсии Урвачева, которая с учетом должностного оклада и выслуги лет была максимальной для его воинского звания – 250 рублей, приличные для того времени деньги. Когда он пришел получать свою первую пенсию, кассир недрогнувшей рукой отсчитал ему 300 рублей. На слова новоявленного пенсионера, что его пенсия должна быть 250 рублей, кассир спросил:

– Вы полковник?

– В отставке.

– Летчик-испытатель?

– Был.

– Летчик первого класса?

– Да.

– Так вот, вам, как полковнику, летчику-испытателю первого класса, в соответствии с законом установлена пенсия 300 рублей. Гражданин, не морочьте людям голову, забирайте деньги и уходите.

Вместо этого Урвачев пошел к работникам пенсионного дела растолковать, что он, работая в должности летчика-испытателя, имел квалификацию не «летчик-испытатель первого класса», а «военный летчик первого класса». Через некоторое время, уяснив разницу, эти работники пересчитали пенсию.

Зато с гражданской службой все устроилось как нельзя лучше. Незадолго до увольнения с военной службы к нему обратились работники ОКБ М. Л. Миля и Московского вертолетного завода с просьбой согласовать размещение на люберецком аэродроме их Летно-испытательного комплекса.