Ирина Млечина - Гюнтер Грасс

Со сходными высказываниями выступали в те годы и другие писатели ФРГ, их коллеги в разных странах мира. Это не был алармизм, это было стремление способствовать созданию жизни, достойной человека, а для этого было очень важно «заполнить пробелы истории». Грасс много сделал для этого своими книгами. Впрочем, он не предлагал решений, ничего не навязывал, а лишь хотел предостеречь, напомнить о долге разума и ответственности.

Размышления об опасной ситуации, в которой оказалось человечество в 1980-е годы, стимулировали этический пафос литературы, способствуя формированию нового мышления, преодолевающего губительные стереотипы и предполагающего жизненную важность расширения «пространства доверия» между людьми и народами.

Но когда кончилась холодная война и исчезло напряжение, вызванное угрозой ядерной войны и противостоянием двух мощных военно-стратегических блоков, когда некоторые историки заговорили о «конце истории», незаметно подкрались новые смертельные опасности, возникли новые вызовы для глобализирующегося мира. Начало XXI века ознаменовалось чудовищной террористической атакой на Нью-Йорк, стоившей жизни нескольким тысячам людей. Терроризм, этнические конфликты, региональные войны, ужасающие стихийные бедствия пришли на смену угрозе атомной войны. Впрочем, и ее призрак нет-нет да и возникнет, когда некоторые политики начинают употреблять угрожающую риторику тех лет.

Глобальные проблемы и резкие противоречия современности оказываются и ныне в главном фокусе борьбы идей, наиболее заметно влияя на умонастроения, позиции и деятельность западной интеллигенции. В этих условиях по-прежнему остро стоит вопрос о роли литературы в современном мире: быть ей стимулятором взаимопонимания или оружием «психологической войны», служить ли совершенствованию человеческого рода или содействовать политике конфронтации.

Может или не может литература улучшить мир? Давний вопрос, вокруг которого не раз вспыхивали дискуссии. Как и прежде, сегодня нет недостатка в голосах, напоминающих, что литература всегда стремилась предостеречь человечество, но ей это оказалось не под силу. И в самом деле, история не слишком располагает к оптимистическим выводам на этот счет. И всё же писатели упрямо отказываются рассматривать войну, голод, угнетение, насилие, тоталитаризм, разрушение природной среды, неисчислимые социальные язвы как неотвратимое метафизическое зло. Большинство из них полагает, что литература хоть и не обладает возможностью непосредственно влиять на события в мире, может тем не менее давать важные позитивные ориентиры, способствуя созданию атмосферы взаимного уважения между народами.

Уже своим жанром — антиутопия — роман Грасса в известном смысле продолжил череду знаменитых антиутопий XX века — назовем лишь «Мы» Евгения Замятина, «Прекрасный новый мир» Олдоса Хаксли, «1984» Джорджа Оруэлла. Мы не будем заниматься эстетическими и содержательными сопоставлениями, а остановимся лишь на последнем — романе Оруэлла. Дело в том, что дважды — с интервалом в три года — Грасс произносит речи, одна из которых называлась «Десятилетие Оруэлла» (1980), а вторая — «Десятилетие Оруэлла II» (1983). Если он в публичных выступлениях называл целое десятилетие именем английского писателя, и делал это дважды за короткое время, значит, роман задел его за живое, глубоко взволновал. Да есть ли люди, которые, прочитав «1984» Оруэлла, остались равнодушными, которых этот роман не потряс? Трудно представить себе таких людей.

Грасс писал: «Я помню точно: мне было двадцать четыре года, когда в начале пятидесятых роман “1984” вышел в немецком переводе. Незадолго до этого и чуть позднее я прочитал “Миф о Сизифе” Камю и устрашающе проясняющую книгу одного польского автора: “Обманутое мышление” Милоша. Все три книги и их авторы оказали на меня решающее литературное и политическое влияние».

О Камю мы здесь говорить не будем — он уже упоминался неоднократно в связи с творчеством Грасса. Оставим пока в стороне и книгу Чеслава Милоша, как ни важна она оказалась для становления молодого писателя Грасса. А вот Оруэлл!

Грасс повторял: надо стремиться к тому, чтобы 1980-е годы не стали «десятилетием Оруэлла», чтобы не сбылось его «шокирующее видение будущего», в которое он помещает своего героя Уинстона Смита. Он говорил о политиках и ученых, которым следовало бы в свое время прислушаться к Оруэллу, но которые «отмахнулись от него и высмеяли: что он там себе напридумал, этот писатель!».

Конечно, признавал Грасс, было бы очень просто мерить этот роман о будущем его деталями, которые не сошлись, и «задешево его опровергнуть». Изображенный им Лондон не соответствует нынешней реальности и описанные им постоянно ведущиеся межконтинентальные войны трех равновесных мировых держав тоже пока еще не начались. Но в остальном!

«Многие угаданные Оруэллом тенденции подтвердились». Что бы ни происходило с нами, вплоть до самых простых вещей, говорил Грасс, отныне и в будущем связано с мировой политикой. Никакая ваша идиллия мирной безбедной жизни (даже когда речь идет просто о строительстве спортивного сооружения с бассейном) уже не гарантирована: «Мы находимся в десятилетии Оруэлла». Доминирующая идея этого десятилетия — «разоружение через вооружение» — заставляет Грасса вспомнить гениальное «двоемыслие» Оруэлла и его «новояз».

То, что военными делами занимается «министерство мира», а «полиция мысли», надзирающая не только за действиями человека, но и за его мыслями, именуется «министерством любви»; то, что лживая насквозь пропаганда подчинена «министерству правды», — всё это, считал Грасс, современный человек уже вкусил сполна: «Война — это мир. Свобода — это рабство. Незнание — это сила».

Эту точно уловленную и сформулированную Оруэллом изощренную ложь немцы если и не поняли, то ощутили сполна. А между тем именно немцы, говорил Грасс, нуждаются в правдивых и честных политиках, которые не вводили бы их в заблуждение с помощью «новояза»: «Именно потому, что Германия стала зачинщицей двух мировых войн и из-за Германии разделена Европа, долг нашего народа — избегать всякой демонстрации силы… и доверять только тем политикам, которые показали себя способными к соблюдению мира».

Всё это писалось, думалось и произносилось в те годы, когда создавалась «Крысиха». Характерно, что героя романа Оруэлла, сильно боящегося крыс, пытают именно с помощью крысы. Человек как объект насилия, постоянного контроля, лишенный всех прав и всех свобод, — вот что самое страшное в романе Оруэлла. Помните, как герой пытается найти место в своем скудном жилище, где он мог бы оказаться хоть на миг вне контроля вечно надзирающей «инстанции»? Где его не мог бы увидеть Большой Брат. Разве это не есть самая страшная форма нравственного уничтожения раздавленного тоталитаризмом человека?