Виталий Станцо - То был мой театр

Обижаться глупо, но что-то надо делать.

Когда за полчаса до спектакля Николай Лукьяныч спускается к служебному входу, площадка перед театром запружена, как, наверное, та площадь в Хельсинки, о которой писал футбольный обозреватель. Подхожу к Дупаку и предлагаю обмен: я - из театра, жена - в театр. Он машет рукой: выйти-то вы выйдете, а войти как... Но позже, уже в 12, выходит к служебному входу усталый мрачный Любимов и даёт команду пропустить всех. Всех желающих. Всех, кто пришёл к театру в тот день.

Часть людей будет сидеть на полу, стоять в проходах. Это стеснит актёрские передвижения, но в целом спектакль пройдёт в этот день - действительно в последний раз - очень точно, мрачно-торжественно.

В понедельник возобновят репетиции "Бориса Годунова", к концу года спектакль слепят, покажут худсовету и управлению. На обсуждении все выступавшие - актёры, критики, журналисты, искусствоведы - говорили о новом спектакле почти только хорошее, но кончилось обсуждение, и создатели спектакля остались один на один с комиссией, у которой было совсем иное мнение. Опять же - никто ничего не запрещал, советовали сгладить острые углы, не говорили ни да, ни нет... Обычная говорильня, традиционная метода. Шли последние дни 1982 года.

Следующий, 1983 год, прошёл для театра вообще впустую. Буднично катали текущий репертуар, снимались в фильмах (те, кого приглашали), подрабатывали в концертах. Предпринимались время от времени попытки спасти "Высоцкого" и "Годунова". По разговорам, дошёл Любимов с этим делом аж до самого Зимянина, но и это ничего не решило. Секретарь-идеолог поучал Режиссёра с высоты своего роста (метр с кепкой, как говорят в народе) и положения (оно, понятно, несколько выше). Вернулся Любимов с этой встречи, как говорили, не столько подавленным, сколько рассвирепевшим.

Немного ожил, когда начали с Вилькиным репетировать булгаковский "Театральный роман". Придумано для этого спектакля было многое, в частности, раздвоение Максудова в прямом смысле: два актёра одновременно должны были играть эту главную роль. Я видел лишь одну репетицию, потому трудно сказать, во что бы это в конце концов вылилось...

В конце того же сезона в последний раз сыграли пушкинский поэтический спектакль "Товарищ, верь!", постарел спектакль, да и Иван Дыховичный, незаменимый здесь, как и в "Мастере", уходил на Высшие режиссёрские курсы.

День рожденья театра - 19 летне - ознаменовался открытием самостоятельного входа в новое здание (до того в него входили через старое). Играли по традиции "Доброго...". Раздавали автографы в фойе. И всё же даже в праздник дух уныния, "запах тлена" витал над моим Театром. После спектакля, уже в старом здании, для своих читал, пел и рассказывал Булат Окуджава - старые друзья пытались как-то поддержать театр. Впрочем, я вдруг засомневался: вполне возможно, что это было годом раньше...

Кое-как доиграли сезон. Показывали на малой сцене "Первый вариант "Вассы Железновой", практически перенесённый на нее группой актёров и режиссёром (А.Васильев), отколовшимися от Театра им.Станиславского, и "Пять рассказов Бабеля" в постановке Ефима Кучера. Вот и все успехи. А тут ещё старое здание стало потихоньку рассыпаться, поставили его на ремонт.

Сезон 1983-1984 года опять начали без Любимова. Он снова обитал где-то в заграницах, что-то ставил. Кажется, Достоевского в Англии.

Дальнейший рассказ - в основном но рассказам, хотя что-то происходило и на моих глазах.

Итак, поставив в Лондоне "Преступление и наказание" и получив за постановку какую-то высшую премию, Любимов в интервью по этому поводу вроде заявил, что дома ему практически не дают работать, что последние два с половиной года (после постановки чеховских "Трех сестер" - премьера этого спектакля состоялась 23 апреля 1981 года) он если и работал, то впустую.

Полагаю, что и этот демарш был ещё одной, роковой, если хотите, попыткой спасти "Высоцкого" и "Годунова". Я не читал и не слышал этих интервью. Знаю только, что Любимов знал цену слова. Речь его всегда отличалась чрезвычайной точностью и необтекаемостью. Он умел и любил называть вещи своими именами. Допускаю, что какие-то формулировки стали ещё более резкими вследствие целенаправленного перевода и монтажа. Как это делается, известно...

Последовал окрик из посольства и вызов туда. Любимов не пошёл. Дальше - больше: слово за слово... В одном из интервью Любимов заявил, как будто, что не вернётся в Союз до тех пор, пока не получит гарантий, что оба запрещённых спектакля пойдут, что ему, режиссёру с мировым именем, дадут делать то, что он считает нужным. Он сам, а не чиновники от театра, не сделавшие в жизни малой малости полезного, не создавшие, да и не способные создать что-либо.

Ответным ходом было сообщение, что, раз так, его заграничный паспорт аннулируется... Тогда он - уже без посредничества ВААПа - заключил контракт ещё на одну постановку и уехал из Англии на континент. В нашей печати никаких сообщений но этому поводу не было. По Москве ходили слухи, один другого нелепее. Обыватели в массе считали, что Любимов не вернётся, а если и вернется, то всыпят ему по первое число и правильно сделают. Ишь чего захотел! С одним из таких людей я поспорил довольно крупно, ставя на возвращение Любимова. Руководствовался при этом не только собственными впечатлениями, но и строками Высоцкого:

Не волнуйтесь: я не уехал,

И не надейтесь - я не уеду.

Подобного же мнения в театре придерживались если не все, то явное большинство. События, однако, разворачивались не так, как нам хотелось.

В октябре 1983 года приказом по Управлению культуры Мосгорисполкома Юрий Петрович Любимов был снят с должности Главного режиссёра Московского театра драмы и комедии на Таганке. Весной 1984-го - за несколько дней до двадцатилетия Театра - исключён из партии "за неуплату членских взносов", летом - лишён советского гражданства.

Ершистые и колючие,

Сложная ваша участь, -

так по другим поводам писал один из поэтов, вознесённых им на таганскую сцену.

Вы - режиссёр, Юрий Петрович,

но я люблю вас как поэта...

Это другой поэт, не менее известный. Наконец -

Бывает в жизни всё, бывает даже смерть,

Но надо жить и надо сметь.

Это - из "Сирано", но тоже "лыко в строку"...

Гражданская смерть не означала смерти физической, хотя и о ней применительно к Любимову разговоров было хоть отбавляй. Они так и остались разговорами, на сегодня по крайней мере.

Куда правдоподобнее казался слух, что осенью 1984 года, уже будучи исключённым из КПСС, Любимов вступил в итальянскую компартию. Когда я спросил об этом одного из людей, знавших Юрия Петровича намного ближе, чем я, тот ответил, что очень может быть, потому что Юрий Петрович - человек неординарный, способный и на такое для всех неожиданное и острое решение... Подтверждений этому слуху я не получил.