Виталий Станцо - То был мой театр

Странный этот Полицейский. Без формы, без ремней крест-накрест, без оружия или каких-либо иных атрибутов власти. Но он - власть, и это чувствуешь на протяжении всего спектакля. Полицейский Антонова выходит на сцену в черных брюках и почти свежей белой сорочке с закатанными рукавами. При галстуке. Могуч и мордаст. Кулачище с голову ребенка. И когда он хватает за шиворот играющую роль пацана Люсеньку Комаровскую (или Изольду Фролову), становится страшно и за неё, и за её гаврошистого героя. Полицейский Антипова - символ и олицетворение власти - тупой и достаточно крепкой, чтобы справиться с такими вот пацанами, но недостаточно сильной, чтобы без помощи богов что-либо изменить в этом мире. "Вы помогаете нам, а мы за это сочиним вам объявление о намерении вступить в брак. Ха-ха-ха! (Решительно извлекает записную книжку, слюнит огрызок карандаша и пишет)..." Действительно, ха-ха-ха. Зал смеётся, но грустный это смех, как, впрочем, почти во всех эпизодах спектакля...

Боги. Из первых исполнителей этих ролей запомнился Первый бог Алика Колокольникова, умершего от сердечного приступа летом 1980 года за две недели до Высоцкого. Это старший из трёх богов, бог-деятель, но туповат и опаслив. Это он решается дать деньги Шен Те за предоставленный ночлег, но он ужасно боится ответственности: "Только никому не говори... А то, пожалуй, ещё не так истолкуют"... Это его наместник на земле герой Феликса Антипова.

Два других бога тоже наделены индивидуальными, сугубо человеческими чертами. Если пытаться выделить доминанту, то наверное правильнее всего было бы назвать их богом-бюрократом (Второй) и богом-романтиком (Третий). Кто играл их в студийных спектаклях, не помню. Помню фамилию Лисконог, но именно как странную фамилию, а не роль. Позже, уже в таганском спектакле великолепные комедийные краски нашли для второго бога Готлиб Михайлович Ронинсон и Семён Фарада, а для Третьего - Вениамин Смехов, доставшийся Любимову "в наследство" от старого Театра драмы и комедии, а до этого успевший поработать у одного из лучших наших провинциальных режиссёров - П.Л.Монастырского в Куйбышеве. Сколько иронии вкладывал он, бог с синяком под глазом, в свой микрокомментарий к монологу Первого бога: "С нашими поисками (ещё одного, кроме Шен Те, доброго человека - B.C.) дело обстоит неважно. Мы встречаем иногда добрые намерения, радующие побуждения, много высоких принципов (так у Брехта, а у Смехова, да и у его дублёра К.Желдина, вместо "принципов" всегда со сцены звучало издевательское "показателей" - партнер для этого выдерживал паузу), но всё это слишком мало для того, чтобы считаться добрым человеком"...

В последние годы играть этот спектакль трудно всем. Двадцать лет держится он в репертуаре, и пусть простят меня любимые мною актеры, о которых рассказано или упомянуто выше, но держится этот спектакль прежде всего на костях и нервах Зинаиды Анатольевны Славиной, Зины Славиной - первой и единственной исполнительницы ролей доброго человека- вчерашней проститутки Шен Те и вынужденно придуманного ею жёсткого и жестокого двоюродного брата - господина Шуи Та.

И в той и в другой роли Славина безусловно убедительна. Она искренне радуется, когда может обратить свою лавку в маленький островок добра. Она искренне тревожится в сценах с лётчиком и с неродившимся сыном. И с сыном столяра Лин То: "Он голоден. Шарит в помойном ведре... Завтрашний человек просит помочь ему сегодня!" - и красный шарф героини взлетает вверх как призыв восстать. Не менее убедительна она и в сценах отчаяния. Сжавшийся черный комочек (а она весь спектакль в черном) с тревогой вслушивается в слова не до конца понятной ей песни о Дне святого Никогда. Вся роль построена па нерве и искренности. И веришь ей безоглядно. Веришь, что поделом назвали Шен Те ангелом предместья; веришь, что вынуждена она была придумать и изображать из себя делового двоюродного брата, сводящего на нет то крохотное (крохотное ли?) добро, что творит героиня. И оправдываешь её, понимаешь, что иначе нельзя:

"Спасенья маленькая лодка

Тотчас же идёт на дно,

Ведь слишком много тонущих

Схватилось жадно за борта..."

Вообще эти отстранения, прямые обращения в зал, к нам всем и каждому по отдельности, Зинаида проводит с неистовой силой агитатора и даже горлана-главаря, как писал Маяковский...

На протяжении двадцати лет Славина точно ведет не только роль, а свою партию, как в опере, свою линию. Она ведёт за собой весь спектакль, выдерживая его партитуру и ритм. Вся роль - на одном дыхании, и на едином дыхании идёт весь спектакль вне зависимости от состояния и самочувствия, от формы партнёров, от зала и публики. Это работа на износ, работа на пределе возможного, на мастерстве, не столько выверенном, сколько вычувствованном. Партнеры говорят, что в этой роли, да и в некоторых других, Зинаида "тянет одеяло на себя". Не тянет и не одеяло. Берёт. Берёт на себя смелость. И ответственность. За написанное Брехтом. За поставленное Любимовым. За выстраданное репетициями и восемьюстами без малого тяжелейшими и веселыми представлениями "Доброго...".

Сцены из "Доброго человека..." уже на старой Таганской сцене. Александр Сабинин (Муж), Татьяна Лукьянова (Жена), Инна Ульянова (Домовладелица), Зинаида Славина (Шен Те).

Ирина Кузнецова (госпожа ШИН), Владимир Высоцкий (бывший летчик Янг Сун), Игорь Петров (цирюльник Шу Фу).

Зинаида Славина (господин Шуи Та), Владимир Высоцкий (бывший лётчик), Валерий Золотухин (Водонос).

Сцена суда предшествует финалу. Боги вернулись. В тот вечер их играл первый состав: Вениамин Смехов, Арнольд Колокольников, Готлиб Михайлович Ронинсон.

Многим в наше время категорически противопоказан этот спектакль. Спектакль-воззвание. Снектакль-набат. Очень может быть, появись он сегодня - разделил бы участь таких любимовских постановок, как "Живой", "Быть или не быть" (спектакль памяти Высоцкого), "Борис Годунов" (Пушкин!), "Берегите ваши лица" (Вознесенский). Но спектакль появился вовремя. И двадцать лет помогал жить многим людям.

"Сегодня зрители Таганки

По совокупности поэты..."