Ирина Гуро - Ранний свет зимою

Он часто обращался к Павлу Шергину и Андрею Алексееву. Он мысленно разговаривал с ними.

«Это вы не допустили моего исключения», — говорил им Федя.

«Да, это мы», — подтверждал Павел.

«Но почему директор испугался вас?»

«Потому что мы все вместе: захотим и забастуем! Что нам директор?! Мы еще не такого испугаем!»

Иногда шум большой перемены долетал до Феди. Гимназисты прыгали через ступеньки лестницы, громко распевая:

Потом все стихало. Под полом скреблись мыши. Федя боялся их. Он сидел на скамейке, поджав ноги, и думал:

«А я никогда, наверное, не смогу быть таким смелым, как Шергин или Алексеев…»

Когда он пришел в класс, его встретили как героя. Шутка сказать — из-за него чуть не начались «беспорядки»!

Несколько дней спустя Андрей отозвал Федю в сторону и сказал, что Шергин предложил вовлечь его, Смагина, в кружок учащихся. Кружком руководит один человек. Такой… ну, словом, настоящий человек!

Федя растерялся:

— А что делают в вашем кружке?

Андрей ответил, оглядываясь по сторонам:

— Мы читаем, спорим — и готовимся… — Он нагнулся к уху Феди и прошептал: — Мы против существующих порядков.

Федя был потрясен. Все-таки он опросил:

— А почему Шергин предложил меня?

Андрей не знал этого и ответил наугад:

— Наверное, потому, что ты честный, а все честные люди с нами.

Так Федя Смагин вошел в кружок учащихся, которым руководил Миней.

А солдат Егор Косых пробирался все ближе к родным местам. То ехал в телеге спиной к спине со случайным попутчиком, то шагал по обочине, вскинув на плечи котомку. Шел берегами быстрых холодных рек, шел лесными дорогами, сумрачными ущельями и веселыми полянами. Спускался в распадки, раздвигая заросли черемухи, взбирался по склонам, разукрашенным белыми узорами цветущей ярутки, и перед ним расстилалась широкая степь, вся в бугорках сурчин [4] Тарбаганьи норы. .

И чем дальше шел солдат, тем свободнее становилась его походка, зорче глаз, острее слух, тем шире открывался ему вольный мир. Он видел, как пеночка хлопочет неподалеку от гнезда, отыскивая пищу для птенцов, как тарбаган свечкой стоит на курганчике и вдруг, заслышав недоброе, с тихим свистом бежит к норе, волоча по земле жирное брюшко.

Слышал он пение жаворонков высоко в небе, отрывистый зов кулика у воды, крикливый спор уток, поднявшихся над озерцом, и тонкий звон комариной тучи. Все радовало Егора. Он даже запеть попробовал: «И-эх, да ты…» — глухо раскатилось по степи. А как дальше, забыл. Но и молча идти было хорошо.

Проходил Егор лесными пожарищами. Из года в год в этих местах горел лес, горела степь. Но по гарям еще буйнее поднимались травы.

На тракте было людно не в пример прошлым годам. Шли мужики с пилами и топорами на стройку новой дороги — лес валить, песок возить. Брел отбывший срок на каторге бродяга. С непокрытой головой шествовал высокий седой старик, собирая на храм. На почтовых лошадях промчалось важное лицо из губернии. Встречал Егор таежных охотников, старателей, нищих, погорельцев, арестантов, отпущенных на сбор милостыни, переселенцев, тянувшихся к «хорошим местам», про которые рассказывал прохожий монах или старушка богомолка. Порой целая деревня двигалась на телегах, а на передке головной стояла пыльная икона.

Тайгой, в стороне от поселков и больших дорог, пробирались беглые. Их гнала на запад упрямая надежда «перейти Байкал», переправиться на плоту или обойти кругом по диким горам, а затем перевалить за Урал и достичь родных мест.

Егор ночевал то в избе лесника, то в шалаше каменотесов, то у костра прохожих людей. Иногда засыпал в траве на опушке, положив под голову котомку. Однажды он укрылся от ночной непогоды в балагане дорожных рабочих. Там же спасались от дождя еще четверо. Двое бродяг громко болтали, рассказывая небылицы. Молодой деревенский парень слушал их, раскрыв рот. По обличию своему он выделялся даже среди голи перекатной, бредущей по дорогам. Ноги босы, портки из рогожи, рубахи вовсе нет. Голое тело задубело от ветра и дождя, а лицо, обросшее кудрявой русой бородкой, опухло. Голубые глаза смотрели из-под красных век жалобно и недоуменно, как у обиженного ребенка.

— Все пропил. Дочиста, — откровенно объяснил он, сокрушенно оглядывая себя. — А сейчас на прииск иду. Приехал в нашу волость приказчик народ вербовать, зазвал он с волостным писарем мужиков в кабак; поили их, улещивали, подпиши, мол, контракт. Ну, против водки кто ж устоит? Меня из кабака замертво вынесли. Очухался я и пошел. Не пойдешь — по этапу погонят. Деньги, что на дорогу дали, пропил. Котомку с харчами и ту за шкалик отдал. Который день кору жую.

— Не ты первый, не ты последний, — спокойно проговорил второй прохожий, немолодой человек с лысой головой. Пошарив в своей котомке, он сунул голубоглазому оборванцу краюху хлеба.

Егор удивленно посмотрел на лысого. Человек походил на мастерового. Одежда бедная, но аккуратная. Взгляд острый, недобрый. Казалось, все в нем тугим узелком было завязано — и обида, и злость, и какая-то тайная дума.

За тонкими стенками из жердей, обтянутых корой лиственницы, шел крупный дождь: шум стоял, словно человеческим гомоном наполнилась степь. Бродяги хорошо, в лад, запели:

— Далеко ль идешь, служивый? — спросил Егора лысый.

Егор удивился: не спрашивали на сибирских дорогах, кто, куда, зачем идет. Иной и сам скажет, да видно, что врет. Однако ответил.

Незнакомец усмехнулся, словно места эти были знакомы ему.

— А по какой надобности?

Егор и тут не стал скрывать.

В тусклом свете лучины прохожий внимательно поглядел на него и как бы раздумывал. Глаза у лысого были карие, умные. Потом он сказал:

— Бывал я там.

Шахты были разбросаны на десятки верст, но лысый, видать, знал, что делается повсюду. Слыхал он и о завале. И сказал о несчастье не так, как следовало бы пожилому человеку: все, мол, от бога или что-нибудь вроде этого, а отрезал без всякой жалости к Егору, к сыну:

— Ни за понюшку табаку люди погибли. И отец твой тоже.

И объяснил: подрядчики поставили гнилые крепи, а дирекция приисковая приняла их за взятку. Вот и сыплется все к чертовой матери.

Лысый прислушался: дождь все шел. Казалось, множество людей шумит и ропщет там, за стенками балагана.

— Русских людей заживо землей засыпают, — продолжал незнакомец, понизив голос. — Человеческую душу загубить им все равно, что муху ладонью прихлопнуть! Заведующий прииском — бельгиец; пес цепной и тот добрее! Хозяйка — читинская купчиха, мешок с золотом, кровопийца… Американцы приехали, так оба забегали…